лобы Щукина съ снисходительной улыбкой, съ важностью замѣтилъ:
— Ноньче другія нрава... При васъ закону не было, а теперь на все законъ...
— Законъ!?—презрительно выпячивая губу, повторилъ Щукинъ.—А что фитьфебеля у васъ ноньче съ матроса деньги берутъ, да при часахъ ходятъ—это законъ!? Выйдетъ это онъ: фу ты на! Павлинъ да и только... «Вы да вы», а отъ матроса рыло воротитъ—въ господа лѣзетъ... Форцу-то много, а если прямо сказать, такъ одно слово: шильники!.. Нѣтъ братецъ ты мой, ежели ты боцманъ, ты учи матроса, бей его съ разсудкомъ, но только и совѣсть знай... А то изъ-за портянокъ ежели человѣка несчастнымъ сдѣлать—это законъ?! Или ежели за всякую малость на матроса жаловаться,—это, по твоему, законъ?!.. Нѣтъ, братъ, это не законъ... Это—тьфу!..—энергично окончилъ старикъ, и сплюнулъ, выходя изъ кружка.
— Здравствуйте, Щукинъ—проговорилъ я, подойдя къ старику.
Щукинъ оглядывалъ меня, видимо не узнавая. Я назвалъ себя.
— Вотъ гдѣ довелось встрѣтиться, ваше благородіе!—радушно привѣтствовалъ меня Щукинъ.—Вы, значитъ, вышли изъ флота?
— Вышелъ.
— Да и какой теперь флотъ, ваше благородіе! Вы вотъ спросите: умѣетъ ли онъ парусъ крѣпить... такъ онъ и паруса-то не видалъ, а тоже матросомъ называется... Ишь вѣдь тверезые они ноньче какіе!—насмѣшливо прибавилъ старикъ, кивая на матросовъ.—А унтеръ-то у нихъ?.. При цѣпочкѣ... деликатнаго обращенія... все больше съ алимономъ... Другой народъ пошелъ, ваше благородіе!
— А вы чѣмъ занимаетесь?
