— Тебѣ что?—сердито спросилъ боцманъ.
— Я, Матвѣй Нилычъ, пришелъ доложить вамъ, по секрету, потому, какъ я завсегда уважалъ васъ и кромѣ хорошаго ничего отъ васъ не видалъ... Я знаю, кто это съ вами такъ подло, можно сказать, поступилъ. Я, если угодно, свидѣтелемъ подъ присягу пойду... Это Ѳедосѣевъ всему зачинщикъ... Я самъ слышалъ, Матвѣй Нилычъ, какъ онъ...
— Подойди-ка сюда поближе!—перебилъ его Щукинъ.
И когда матросъ приблизился, боцманъ вдругъ поднялся съ койки, и со всего размаха закатилъ здоровую затрещину Леонтьеву, никакъ не ожидавшему такого сюрприза.
— Вотъ тебѣ подлецу по секрету! Ахъ, ты мерзавецъ этакій!.. Съ чѣмъ подъѣхалъ!
И грозный боцманъ, охваченный негодованіемъ, снова поднялъ свой здоровенный кулакъ, но Леонтьевъ благоразумно поспѣшилъ исчезнуть.
— Ишь вѣдь, подлый!—прошепталъ боцманъ, опускаясь на койку.
Послѣ происшествія въ Гонконгѣ, Щукинъ, по словамъ матросовъ, сталъ гораздо «легче на руку». Онъ дрался рѣдко и если дрался, то съ «разсудкомъ». Ругался же онъ по прежнему мастерски и нерѣдко восхищалъ самихъ обруганныхъ матросовъ неожиданностью и разнообразіемъ своей ругани. :
Съ Ѳедосѣичемъ онъ былъ въ хорошихъ отношеніяхъ, и они нерѣдко вмѣстѣ пьянствовали потомъ на берегу. За то Леонтьеву доставалось-таки отъ боцмана. Слухъ о поступкѣ франта-матроса сдѣлался извѣстнымъ и вся команда относилась къ нему недружелюбно.
