— Кто-же могъ избить боцмана?—спросилъ Василій Ивановичъ.
— Должно, боцмана помяли англичане, ваше благородіе!—тихимъ и спокойнымъ голосомъ отвѣчалъ Ѳедосѣичъ.
— Какіе англичане?
— Съ купеческихъ судовъ англичане, ваше благородіе. Ихъ тутъ есть...
— Почему ты думаешь, что англичане?
— Мы видѣли, ваше благородіе, что Нилычъ съ ними раньше связался пить. Вѣрно опосля и разодрались...
Василій Ивановичъ покачалъ головой и отпустилъ Ѳедосѣича.
На слѣдующее утро Василій Ивановичъ самъ заглянулъ въ каюту боцмана. Щукинъ лежалъ пластомъ. Все лицо его было обложено компрессами.
При видѣ старшаго офицера, старый боцманъ вскочилъ.
Лежи, лежи, Щукинъ. Гдѣ это, братецъ, тебя такъ изукрасили?
— Не припомню, ваше благородіе!—хмуро отвѣчалъ боцманъ.
— Ѳедосѣевъ сказывалъ, что ты съ англичанами дрался?
Боцманъ на секунду вытаращилъ удивленно глаза, но вслѣдъ за тѣмъ съ живостью проговорилъ:
— Дрался, ваше благородіе!.. Виноватъ...
Василій Ивановичъ сразу догадался, что на англичанъ взвели напраслину, но дальнѣйшихъ разспросовъ не продолжалъ и ушелъ, пожелавъ боцману скорѣй поправиться и впредь съ англичанами не драться.
Щукинъ отлеживался цѣлый день. Былъ уже вечеръ, когда въ каюту къ нему вдругъ шмыгнулъ Леонтьевъ.
— Кто здѣсь?
— Леонтьевъ, Матвѣй Нилычъ!
