— И скусная-же была солонина!—прибавилъ, облизываясь, Аксеновъ.
— Эка нашелъ скуснаго!.. Надоѣла ужъ эта солонина!—замѣтилъ Леонтьевъ, щуря глаза. Завтра, по крайности, хоть свѣжинка будетъ!
— Разборчивый ты какой господинъ у насъ. Видно сладко въ кантонистахъ ѣдалъ?—насмѣшливо промолвилъ Ѳедосѣичъ.
— Небойсь, ѣдалъ!—хвастливо проговорилъ Леонтьевъ.
— Скажи пожалуйста!—иронически вставилъ Ѳедосѣичъ.
— Я, можетъ—быть, самыя отличныя кушанья ѣдалъ.
— Въ казармѣ, что-ли?
— Зачѣмъ въ казармѣ? Мы, слава Богу, не въ одной казармѣ свѣту видѣли! Была у меня, братцы, въ Кронштадтѣ одна знакомая, замѣсто повара у адмирала Лоботрясова жила... Можетъ слыхали про адмирала Лоботрясова? Такъ придешь, бывало, въ воскресенье къ кухарченкѣ—она всего тебѣ предоставитъ: и солусу изъ телячьихъ мозговъ, и жаркова—тетерьки съ брусникой, и кремъ-брулея! Очень нѣжное это кушанье, братцы, кремъ-брулей!—продолжалъ Леонтьевъ, обводя всѣхъ торжествующимъ взоромъ и видимо довольный, что слово произвело нѣкоторое впечатлѣніе.
— Тарелки, значитъ, вылизывалъ?—презрительно вставилъ Ѳедосѣичъ.
Среди матросовъ раздался смѣхъ.
— Это пусть вылизываетъ, кто настоящаго обращенія не знаетъ, а мы, братецъ, и съ тарелокъ умѣемъ!—задорно возразилъ Леонтьевъ.
— Врать-то ты поперекъ себя толще!—проворчалъ, отворачиваясь, старый матросъ.
— То-то... врать!.. Посмотрѣлъ-бы, какъ люди врутъ, а мнѣ врать нечего!
Принесли кашу, и всѣ занялись ѣдой. Прикончивъ
