шали наше имущество; не раз ночью нам били окна, ломали ворота и плоты и даже срывали с крыш крытую солому.
Священник, видя, что все это не действует на нас, передал все на светскую власть, которая поступила с нами бесчеловечно. Во-первых, были такие случаи: власти призывали нас в дом покойного священника Романа Киселева[1], который одного из нас предал окружному суду, с повестками; нас препроводили к священнику, который нам обещал свободу и награду за то, если кто из нас на суде заявит, что обвиняемый Рогачев приходил в дом каждого и насильно заставлял нас выбросить из домов иконы. Я на это отвечал, что этого ни я, ни другой не может сделать ни за какие блага. На суде показали по направлению два: Григорий Пирко и Иосиф Ткаченко. Рогачева окружный суд признал виновным и приговорил на год и 4 месяца в тюрьму с лишением некоторых прав.
Другой раз священник предал, — опять у нас, — пять человек в окружной суд, но благодаря моим соседям, которые сочувствовали мне, они не показали против меня на суде. Двух окружной суд приговорил на вечное поселение на Кавказ: Федора Чередайку и Прокофия Посометюху (?). Федор в высылку последовал с семейством, где он и его жена и трое детей умерли. Остальных нас жестоко преследовали и подвергали разным побоям. Своею властью староста наказывал; волостной суд присуживал по двадцать ударов и их нам давали. Обвиняли нас в неповиновении властям; если бы мы не повиновались, не работали бы, но наши как работали — не только днем, но и ночью.
Один раз в сельской расправе урядник И. Зверинский сложил вместе три пальца и спращивает меня: «что это?» я сказал: «пальцы». Он яростно сказал: «таку твою мать — это троица», и ударил меня в обе щеки, и вытурил в сенцы; за ним выскочили два отчаянных односельчанина — Антон Петренко, и начали меня бить. Петренко так сильно ударил меня под ухо, что я лишился чувств и повалился на пол. Друзья мои, видя через трещину как я повалился, считали меня убитым, сорвали с двери петли, сделали шум и тем спасли меия.
25-го мая 1892 года священник шел в сопровождении народа святить степь, завернули на хутор одного из нас — Ивана Бодовского, принуждали его исполнить православный обряд: поцеловать крест. Когда Бодовский отказался, из толпы кто-то крикнул: «поставить старика Бодовского на огонь». Разложили костер; священ-
- ↑ В другой рукописи С. Чижова: «Киселевича». Прим. ред.
