В семнадцатом лете
жизни своея,
в юношеском цвете
от души всея
возгнушался всему миру
и последовал в пустыню,
желал я спастися,
с суетой распростился.
Младые там лета
скромно провождал
прелести навета
я вовсе не знал.
От печали был свободен
и художеством доволен,
в пище и одежде,
в потребах телесных.
Верой ограждался,
в нуждах не скитался,
любовию питался,
с надеждою терпел.
Не роскошно там я жил,
болотную воду пил,
хлеб вкушал ячменной,
иногда и с корой.
Вкушал я без роптанья
от трапезы той,
не внимал страданья
о души своей.
Книг во чтеньи упражнялся,
от прелестных отвращался,
вид имел степенной,
взор был смиренной.
Воздыхал сердечно
о души своей,
думал так я вечно
прожить без страстей.
Лета млады миновались,
совершенные настали;
стал я немощнее,
гораздно слабее.
Почувствовал я страсти,
стал от них страдать,
житейские сласти
начал познавать.
И стал я духом колебаться,
понемножку о(т)клоняться
от поста и от молитвы,
от пустынной жизни.
Трудно мне на едине жить;
безмолвное житие
в горькой пустыне
наскучило мне.
Я с пустыней распростился,
в мир мятежной возвратился,
обязался я мечтою
мирскою суетою.
Чего я гнушался,
случилось со мной,
чего отвращался,
вижу над собой.
Стал частенько умываться
в кафтан синей наряжаться,
лестовку я оставил,
на крючок повесил.
Братие, явите
милости своя,
себя не сблазните,
зря грехи моя.
Прошу, впрочем, извинить,
что горелочку стал пить:
я ведь не до пьяна,
только для здоровья,
