Вышли мы из управления, идет Миша, наш кириловский житель Михаил Немонихин. Я ему сказал:
— Иди в селение сейчас, скажи Светлищеву, что его позовут сейчас в управление. Пусть говорит все, что было.
Тот не понял хорошо. Сейчас побежал и говорит Светлищеву:
— Тебя сейчас позовут в управление. Андросов мне велел тебе сказать, чтобы ты говорил не все, что было.
Сейчас пришел эсаул, позвал Светлищева; тот пошел в участковое управление; стал его участковый спрашивать. Тот отказался. Тогда позвали и меня в управление. Участковый говорит:
— Из вас один врет: ты говорищь, что был у него, а он отказался.
Тогда я сказал:
— Отказываться не надо.
Ему стало совестно, что он послушал человека и сказал неправду. Он покраснел. Я говорю:
— Разве вы не видите, что человек оробел, и потому так сказал.
Тогда участковый мне говорит:
— Возьми почтовых лошадей, поедешь в Карс.
Я от этого отказался.
— Я почтовых лошадей не буду брать: я даром расходовать деньги не хочу.
Тогда он сказал:
— Ну пешком пойдешь.
Я ответил:
— Пешком тоже не пойду, я не могу итти пешком — дорога снежная; да и с какой стати лошади будут стоять, а я буду пешком ходить.
— А где они стоят?
— Дома стоят.
— Домой тебя нельзя пускать.
Я сказал:
— Если на своих нельзя, дай приказ, пусть от селенья до селенья везут?
На это он так ответил:
— От селенья до селенья нельзя везти. Ты знаешь, что к тебе не велено пускать ни одного человека.
Я спросил:
— Почему это ни одного человека не допускать? Что от меня заразятся что ли? Я человек здоровый и во всех селах уже был, никого не заразил, — и указал на стоящего здесь Ф. Светлищева: — он меня в Терпение возил: он заразился? И он не может теперь
везти меня?
