Не только ослѣпляло солнце своимъ золотымъ блескомъ, но ослѣпляло и небо своей яркой лазурью, отчего черныя тучи, надвигавшіяся съ запада, казались еще чернѣе и края ихъ вырѣзывались еще рѣзче.
— Къ ночи будетъ сильная гроза, проговорилъ панъ гетманъ.
И проговорилъ это панъ гетманъ съ такимъ безпокойствомъ, и при этомъ такой тяжелый вздохъ вырвался у него изъ груди, что сидѣвшій напротивъ него за столомъ русобородый московскій бояринъ, спросилъ:
— Панъ гетманъ видно боится грозы?
— Проявленіе силы Господней, а потому каждый христіанинъ долженъ трепетать, отвѣтилъ панъ гетманъ задумчиво.
— Господь милостивъ, авось помилуетъ! сказалъ московскій русобородый бояринъ. А тучи надвигаются большія!
— Да, большія, подтвердилъ панъ гетманъ, взглянувъ разсѣянно на темную гряду облаковъ, которыя быстро надвигались на яркую синеву неба.
Панъ гетманъ каждое слово выговаривалъ какъ-то вяло, не охотно, часто проводитъ пальцами во лбу, словно чувствовалъ тутъ какую несносную боль; потускнѣвшіе глаза его обращались все куда-то въ даль, на всемъ его полномъ, откормленномъ лицѣ, да и нетолько на лицѣ, даже на всей массивной, ожирѣвшей фигурѣ лежалъ отпечатокъ какой-то внутренней тревоги и утомленіе,—утомленія, явившагося, быть можетъ, слѣдствіемъ вышепоименованной тревоги, невыносимой для изнѣжившагося пана.
На сколько панъ гетманъ былъ вялъ, разсѣянъ и озабоченъ, на столько же его собесѣдникъ и гость, русобородый московскій бояринъ, былъ оживленъ, юрокъ и безпеченъ.
Массивная, неповоротливая фигура пана гетмана казалась еще массивнѣе и неповоротливѣе въ сравненьи съ его плотной, но вертлявой и гибкой фигурой, полузакрытые глаза пана гетмана еще тусклѣе и безжизннѣе въ сравненьи съ его разбѣгающимися во всѣ стороны, пытливыми, блестящими глазами.
Когда онъ снова повторилъ, вскинувъ безпечно своими блестящими глазами на надвигавшіяся тучи и поглаживая бѣлой ру-
Не только ослепляло солнце своим золотым блеском, но ослепляло и небо своей яркой лазурью, отчего черные тучи, надвигавшиеся с запада, казались еще чернее и края их вырезывались еще резче.
— К ночи будет сильная гроза, проговорил пан гетман.
И проговорил это пан гетман с таким беспокойством, и при этом такой тяжелый вздох вырвался у него из груди, что сидевший напротив него за столом русобородый московский боярин, спросил:
— Пан гетман видно боится грозы?
— Проявление силы Господней, а потому каждый христианин должен трепетать, ответил пан гетман задумчиво.
— Господь милостив, авось помилует! сказал московский русобородый боярин. А тучи надвигаются большие!
— Да, большие, подтвердил пан гетман, взглянув рассеянно на темную гряду облаков, которые быстро надвигались на яркую синеву неба.
Пан гетман каждое слово выговаривал как-то вяло, неохотно, часто проводит пальцами во лбу, словно чувствовал тут какую несносную боль; потускневшие глаза его обращались всё куда-то вдаль, на всём его полном, откормленном лице, да и не только на лице, даже на всей массивной, ожиревшей фигуре лежал отпечаток какой-то внутренней тревоги и утомление, — утомления, явившегося, быть может, следствием вышепоименованной тревоги, невыносимой для изнежившегося пана.
Насколько пан гетман был вял, рассеян и озабочен, настолько же его собеседник и гость, русобородый московский боярин, был оживлен, юрок и беспечен.
Массивная, неповоротливая фигура пана гетмана казалась еще массивнее и неповоротливее в сравнении с его плотной, но вертлявой и гибкой фигурой, полузакрытые глаза пана гетмана еще тусклее и безжизннее в сравнении с его разбегающимися во все стороны, пытливыми, блестящими глазами.
Когда он снова повторил, вскинув беспечно своими блестящими глазами на надвигавшиеся тучи и поглаживая белой ру-
