— Панъ гетманъ сегодня пасмуренъ! сказалъ одинъ.
— Панъ гетманъ сегодня не веселъ, сказалъ другой.
— Что это панъ гетманъ начинаетъ задумываться? задалъ вопросъ третій.
— Я его встрѣтила въ четвергъ, ѣхалъ съ хутора, вмѣшалась круглая крохотная молодица, похожая на узелокъ,—такъ онъ такой ѣхалъ, точно хмара! Поводья опустилъ, голову наклонилъ, а брови такъ чуть не перекрестились! И такой онъ былъ…
Но дальнѣйшее описанье прервалось появленьемъ новыхъ двухъ лицъ.
— Братчиха! братчиха! прошумѣло кругомъ.
Бандуристъ обратилъ глаза на братчиху.
Сравненье съ «палючею искрою» было сравненье не дурное, а предположенье, что эта прямая, какъ стрѣла, спина отроду ни передъ кѣмъ не гнулась, что эта смѣлая голова никогда ни передъ кѣмъ не клонилась имѣло, несомнѣнно, много вѣроятія.
Когда братчиха ступила на ступеньку церковнаго крыльца, поводырка странствующаго бандуриста остановила ее тихонько за широкій рукавъ сорочки.
— Пани, сказала поводырка, хустку обронили.
И протянула ей красную хустку.
Высокая стройная фигура пріостановилась, обернулась, глянула на красную хустку, на державшую ее дѣвочку, взяла хустку и сказала:
— Спасибо, дѣвчина.
Видно было, что нервы у нея были крѣпкія, что она не вздрогнетъ при какой бы то ни было неожиданности, не вскрикнетъ отъ какого бы то ни было испуга или изумленія, что темные, большіе, глубокіе, какъ море глаза, прямо глянутъ на все и также мало померкнутъ или зажмурятся какъ яркія звѣзды, озаряющія съ высоты грѣшную землю.
— Какъ тебя зовутъ, моя ясочка? спросила она. Ты, кажется, не здѣшняя?
— Нѣтъ, я издалека.
— Издалека? То-то ты такая измореная! Откуда же ты?
— Пан гетман сегодня пасмурен! сказал один.
— Пан гетман сегодня невесел, сказал другой.
— Что это пан гетман начинает задумываться? задал вопрос третий.
— Я его встретила в четверг, ехал с хутора, вмешалась круглая крохотная молодица, похожая на узелок, — так он такой ехал, точно хмара! Поводья опустил, голову наклонил, а брови так чуть не перекрестились! И такой он был…
Но дальнейшее описанье прервалось появленьем новых двух лиц.
— Братчиха! братчиха! прошумело кругом.
Бандурист обратил глаза на братчиху.
Сравненье с «палючею искрою» было сравненье не дурное, а предположенье, что эта прямая, как стрела, спина отроду ни перед кем не гнулась, что эта смелая голова никогда ни перед кем не клонилась имело, несомненно, много вероятия.
Когда братчиха ступила на ступеньку церковного крыльца, поводырка странствующего бандуриста остановила ее тихонько за широкий рукав сорочки.
— Пани, сказала поводырка, хустку обронили.
И протянула ей красную хустку.
Высокая стройная фигура приостановилась, обернулась, глянула на красную хустку, на державшую ее девочку, взяла хустку и сказала:
— Спасибо, девчина.
Видно было, что нервы у неё были крепкие, что она не вздрогнет при какой бы то ни было неожиданности, не вскрикнет от какого бы то ни было испуга или изумления, что темные, большие, глубокие, как море глаза, прямо глянут на всё и также мало померкнут или зажмурятся как яркие звезды, озаряющие с высоты грешную землю.
— Как тебя зовут, моя ясочка? спросила она. Ты, кажется, не здешняя?
— Нет, я издалека.
— Издалека? То-то ты такая измореная! Откуда же ты?
