нымъ, съ точки зрѣнія мѣстныхъ законовъ, дѣяніемъ, какимъ, безъ сомнѣнія, будетъ признано шпіонство.
— Ну, до этого не дойдетъ! — засмѣялся баронъ. — Вы слишкомъ сильны тамъ, на берегахъ Тихаго океана! Я вѣдь знаю! — лукаво смѣясь, добавилъ онъ и хлопнулъ своего собесѣдника по плечу.
Вотанъ ушелъ нѣсколько успокоенный. Извѣстіе о томъ, что Вольфъ не предназначался для роли его замѣстителя, и что капитанъ пользуется репутаціей необычайно ловкаго дипломата и тайнаго агента, позволяло Вотану надѣяться, что все обойдется благополучно и, когда Вольфъ, наконецъ, покинетъ Дальній Востокъ, все войдетъ въ обычную, не такую тревожную и полную опасностей колею.
На другой день Вотанъ выѣхалъ въ Берлинъ. Онъ старался въ пути не думать о дѣлахъ и развлечься бѣгущей передъ его глазами панорамой лѣсовъ и черныхъ, кое гдѣ покрытыхъ озимыми всходами, полей. Онъ видѣлъ бѣдныя деревни западнаго края съ избами, крытыми черной, нѣсколько разъ перегнившей соломой, съ голодными, жалкими коровами, сонно бродящими по грязнымъ дорогамъ, блѣдныхъ, бѣлокурыхъ дѣтей, съ испуганнымъ любопытствомъ смотрѣвшихъ на бѣгущій мимо поѣздъ, — и какое то странное чувство не то жалости, не то стыда заползало въ сердце Вотана. Онъ думалъ, что многія сотни германскихъ агентовъ, на воспитаніе и образованіе которыхъ правительство потратило огромныя средства, и которымъ платитъ и сейчасъ баснословные оклады, засыпая ихъ наградами и благодарностями, употребляетъ всѣ ухищренія, весь свой талантъ изобрѣтательности для того, чтобы въ то время, когда
