Толпа, между тѣмъ, медленно подвигалась мимо гостиницы и, свернувъ на площадь, гдѣ высилось величественное зданіе Исаакіевскаго собора, должна была пройти мимо германскаго посольства. Всѣ взоры устремились на это сложенное изъ крупныхъ кусковъ гранита и украшенное эмблемой грубой силы зданіе.
Ни одного враждебнаго крика, ни одного угрожающаго движенія не было произнесено и сдѣлано въ толпѣ. Однако, по горящимъ взглядамъ и по судорожному подергиванію лицъ, можно было судить о негодованіи, охватившемъ славянскую толпу холоднаго и чопорнаго Петербурга, гдѣ нашелся горячій отликъ на страданіе сербскихъ братьевъ, которыхъ съ безпримѣрной жестокостью и преступной наглостью пыталась раздавить вѣрная союзница Германіи–Австрія.
Въ окнахъ посольства не было видно людей. Подъѣздъ, скрытый между круглыми, сложенными будто изъ бочекъ колоннами, былъ запертъ. Однако, изъ за стоящей въ одномъ окнѣ вазы внимательно и зорко слѣдилъ за происходящимъ одинъ человѣкъ. Его улыбающееся, красное, лоснящееся лицо поворачивалось во всѣ стороны и отыскивало знакомыхъ въ этой толпѣ негодующихъ людей. Человѣкъ что-то шепталъ и записывалъ знакомыя имена въ свою книжку.
Когда толпа прошла дальше къ Сенату, изъ подъѣзда посольства вышелъ любимецъ петербургскаго „свѣта“, совѣтникъ германскаго посольства, баронъ Гельмутъ фонъ-Луціусъ, и быстро догналъ манифестацію. Онъ смѣшался съ толпою и началъ внимательно слушать. Его зоркіе глазки отыскивали высокую, зна-
