и Черногоріи, пѣли гимны и молитвы. Чувствовалось, что какая-то стихійная сила владѣетъ этими людьми, и что сила эта ширится и крѣпнетъ, вздымаясь могучей волной надъ возмущеннымъ народнымъ моремъ.
Блѣдныя лица и сверкающіе глаза говорили о томъ глубокомъ чувствѣ, которое охватывало манифестантовъ. Это не была выходка молодежи, легко воспламеняющейся и жадной до шумнаго выраженія своихъ симпатій или вражды. Въ толпѣ виднѣлись почтенные старики, сановные чиновники, члены Государственной Думы, дамы изъ общества и тѣ люди, которые въ иное время считали для себя невозможнымъ произнести на улицѣ слишкомъ громкое слово и смѣшаться съ толпой.
У окна большой гостинницы стоялъ иностранецъ и, прищуривъ глаза, злорадно улыбался, смотря на огромную толпу манифестантовъ.
Что-то поразило его, однако, въ этой толпѣ, и онъ, быстро надѣвъ соломенную шляпу и перекинувъ черезъ руку легкое пальто, вышелъ на улицу. Стоя у подъѣзда модной гостиницы, онъ окинулъ взглядомъ сѣрое, мрачное зданіе, находящееся напротивъ и увѣнчанное двумя тяжелыми конями и голыми рабами, держащими ихъ подъ уздцы. Зданіе это напоминало средневѣковую крѣпость, а узкія и высокія окна походили на бойницы.
Вышедшій изъ гостиницы иностранецъ смѣшался съ толпой и съ любопытствомъ разглядывалъ напряженныя нервныя лица и полные рѣшимости взгляды. Онъ слышалъ разговоры и понялъ, какое чувство владѣло этими людьми.
