Толпа врывалась въ дома, выносила разные вещи и тутъ же разбивала и разносила ихъ въ щепки, осколки и жалкіе обрывки. Грабежа не было. Была жажда разрушенія и смутно постигаемой мести.
А изъ черныхъ кротовыхъ норъ, изъ мрачныхъ логовищъ, гдѣ ютились отверженные, забитые судьбой и жизнью люди, выходили новыя и новыя толпы. Ихъ тотчасъ же охватывалъ вихрь возбужденія и зловѣщаго веселья, среди треска и свиста пламени, звона лопающихся отъ огня стеколъ и грохота обваливающихся желѣзныхъ балокъ и разрушающихся стѣнъ.
Люди перекликались, сбивались въ толпы, какъ стаи хищниковъ, подбадривали, возбуждали другъ друга и шли дальше, среди дыма, обжигаемые пробивающимся отовсюду пламенемъ...
Куда и зачѣмъ шли они — никто не зналъ.
Знали лишь люди, принесшіе рѣшеніе и ведущіе толпу на какое-то темное, кровавое дѣло, кому-то нужное и давно задуманное.
Когда толпа, разгоряченная произведеннымъ разгромомъ, растекалась по боковымъ улицамъ, сбѣгая къ морю и устремляясь къ Гнилому Углу и къ Матросской Слободкѣ, недалеко отъ торговаго дома „Артигъ и Вейсъ“ толпа остановилась, такъ какъ здѣсь знакомый всѣмъ этимъ людямъ лавочникъ Волковъ вдругъ крикнулъ:
— А „Артигъ и Вейсъ“? Развѣ они мало пили нашей крови?!.
— Бей! О-о-го!—завопила толпа.
Съ разныхъ мѣстъ послышались тѣ грозныя завыванія, послѣ которыхъ всегда вздымался черный дымъ и изъ оконъ начинали вырываться горячіе языки пла-
