Люди ходили подавленные. Великое, тяжелое несчастье упало на нихъ и согнуло до самой земли. Всѣ невольно смотрѣли туда, гдѣ, клубясь надъ моремъ, уходили къ югу облака, и гдѣ прекратились сразу, такъ трагически и такъ жестоко, тысячи жизней людей, преодолѣвшихъ небывалыя препятствія и пережившихъ тяжкія лишенія дальняго, опаснаго плаванія.
Никто ни о чемъ не разспрашивалъ. Оставался фактъ. Фактъ этотъ былъ такъ понятенъ и вмѣстѣ съ тѣмъ такъ кошмарно тяжелъ, что, казалось, не хватитъ силъ пережить его, если передъ глазами встанетъ все событіе, которое видѣли и скрыли въ своей пучинѣ свинцовыя волны Цусимы.
УГРОЗА Нохвицкаго, какъ это ни странно, взволновала Вотана. Онъ глубоко презиралъ Нохвицкаго и постигалъ всю ничтожность этого человѣка, безповоротно падшаго. Но Вотанъ постигалъ также и то, что онъ сдѣлалъ большую ошибку, что онъ предалъ себя, можетъ быть, больше чѣмъ тогда, когда тайная телеграмма прусскаго генерала попала въ руки этого неизвѣстнаго человѣка. Своей прорвавшейся радостью по поводу пораженія въ Цусимѣ русской эскадры, Вотанъ совершенно неожиданно разбудилъ дремлющее благородное чувство любви къ отечеству, чувство еще не умершее въ Нохвицкомъ. Если за двѣ тысячи рублей Нохвицкій соглашался не выдавать опасную тайну Вотана и торговаго дома
