берлинскихъ генераловъ весьма нелестные эпитеты. Старикъ никогда не думалъ, что ему придется дожить до того времени, когда его безопасная, отлично оплачиваемая и, какъ онъ любилъ выражаться, почти „научная“ дѣятельность, потребуетъ отъ него риска честью и даже жизнью.
Время шло. На морѣ и на сушѣ бѣсновалась кровавая буря. Много жизней прервалось внезапно и нелѣпо, много вдовъ и сиротъ осталось въ обѣихъ странахъ. Не разъ вспоминалъ Вотанъ испуганные глаза тѣхъ полуголодныхъ покинутыхъ дѣтей, которыя врѣзались ему въ память при его проѣздѣ въ Германію.
— Что съ ними теперь? — спрашивалъ онъ себя, но приносили новую телеграмму и вновь начиналъ трепетать Вотанъ за свою жизнь и за свое положеніе.
Наступила весна 1905 года, и пришелъ день 14 мая.
Это былъ теплый солнечный день, полный какого то весенняго задора и свѣта, и, казалось, сама природа не сумѣла-бы на этотъ радостный день набросить мрачную тѣнь. Однако, это былъ одинъ изъ самыхъ кровавыхъ, самыхъ черныхъ дней, какіе знала исторія человѣчества.
Первымъ вѣстникомъ этого дня былъ Нохвицкій. Онъ рѣдко бывалъ у Вотана и не любилъ безъ необходимости видѣться съ нимъ, такъ какъ старикъ смотрѣлъ на него враждебно, а его презрительныя улыбки задѣвали Нохвицкаго. Вотанъ, при видѣ Нохвицкаго, мрачно взглянулъ на него и снялъ очки.
— Что? — бросилъ онъ, смотря куда-то въ сторону.
— Вашъ служащій, посѣтившій сегодня островъ, гдѣ нами установленъ безпроволочный телеграфъ, привезъ важныя извѣстія, — почти шопотомъ произ-
