во всѣхъ сердцахъ, какъ и въ моемъ: въ эту минуту у меня въ головѣ промелькнуло разомъ все — былое и будущее, мои двадцать семь лѣтъ и мои надежды; но это было на одну только минуту: я обратилъ глаза на своего Капитана и онъ воодушевилъ меня. Мрачный, но хладнокровный, онъ стоялъ у штурвала и отдавалъ приказанія; по какому-то безсознательному чувству я подошелъ къ нему ближе: мое мѣсто по росписанію было на шканцахъ. Удары продолжались, мы шли по рифу и бились о каменья. Паруса были взяты на гитовы. Рулевые объявили, что руль не дѣйствуетъ; Капитанъ послалъ меня внизъ осмотрѣть румпель: войдя въ капитанскую каюту я вижу, что румпель переломился у самой головы руля, и что обломокъ его трудно вытащить. Транспортъ продолжалъ биться; люди стояли у помпъ и дружно работали; но вода немилосердо прибывала.
«Наконецъ, въ началѣ третьяго часа, удары прекратились; мы всѣ вздохнули свободнѣе, и надежда опять вкралась въ наши сердца. Транспортъ былъ на вольной водѣ. Бросились къ якорю, и черезъ пять минутъ онъ полетѣлъ въ воду, но, увы! — въ это время транспортъ ударился съ такою силою, что мы едва устояли на ногахъ. Правымъ бортомъ онъ лежалъ на скалѣ и бился цѣлымъ лагомъ. Каково было наше положеніе: не знаемъ гдѣ мы? есть ли возможность спастись? Темнота страшная! Съ какимъ нетерпѣніемъ ожидали мы разсвѣта! Капитанъ приказалъ Лейтенанту Любимову изготовить двѣ пушки для стрѣльбы. Пушки были закрѣплены по походному, вдоль борта, и потому немалаго труда стоило поставить ихъ на мѣсто. Меня и Мичмана Эгершельда, Капитанъ послалъ въ крютъ-камеру, доставать порохъ и фальшфейеры. Стали палить съ обоихъ бортовъ и каждыя пять минутъ жечь фальшфейеры, освѣщавшіе грустную картину! Скалы сѣроватаго цвѣта виднѣлись возлѣ насъ, и какъ казалось, весьма близко.
