штормовъ каковъ настоящій, продолжавшійся съ половины сентября до половины октября; и между многихъ другихъ потерь, особенно сожалѣетъ о погибели дочери нашего генеральнаго консула въ Лиссабонѣ, Бореля, Мадонны Монтерейро, которая отправилась изъ Константинополя, съ мужемъ и ребенкомъ въ Одессу, на Датскомъ суднѣ, разбившемся при устьяхъ Дуная, съ котораго спаслись только: капитанъ, одинъ матросъ и лоцманъ Грекъ, невѣжеству котораго приписываютъ крушеніе.
Вотъ еще что разсказывалъ мнѣ объ этомъ крушеніи, одинъ изъ участниковъ его, А. П. Балосогло: «Мнѣ было тогда около пяти лѣтъ. Помню, что наше плаваніе было весьма непріятно… Что за недолго до крушенія мы останавливались на якорѣ, и — какъ послѣ разсказывали — отрубили канаты для того, чтобы бросить судно на песчаную мель, а не на скалу, противъ которой стояли… Мы, пассажиры, всѣ сидѣли въ каютѣ, и ничего не знали о происходившемъ на верху, какъ увидѣли, что буфетчикъ торопливо сталъ собирать серебро изъ буфета. — Для чего ты это собираешь? — спросили его. — Для чего! — отвѣчалъ онъ. — Для того, что мы сейчасъ разбиваемся… И въ слѣдъ за этимъ, наше судно ударилось о землю. Мы съ плачемъ бросились на верхъ; но Штурманъ (Макаровъ) по видимому распоряжавшійся тамъ, приказалъ намъ идти въ каюту, увѣряя что никакой опасности нѣтъ, и всѣ мы будемъ спасены. Не переставая плакать, мы помѣстились на трапѣ, при самомъ выходѣ. День этотъ былъ праздничный, и на берегу собралось множество народу, болѣе Грековъ; одинъ изъ нихъ, Прокопій — помню это имя, ибо насъ дѣтей, заставляли молиться за него, какъ за спасителя — перевязавшись веревкою, которую держали другіе, вошелъ въ буруны близко къ судну, и убѣждалъ, чтобы кидались къ нему. Волны — то относили наше судно отъ берега, то опять приносили къ нему; выбирая удобныя
