крыльцо, чтобы пригласить его, ни разу не видала улыбки на его мрачномъ лицѣ.
Годами, замѣтно, онъ былъ еще довольно молодъ;: но безобразно худъ, блѣденъ, черезъ мѣру бородатъ и вовсе лицомъ не красивъ и не пріятенъ; а придавалъ всѣмъ движеніямъ, словамъ и даже взглядамъ своимъ великую степенность и сановитость. Эти особенности возбуждали любопытство молодой хозяйки, и ей очень захотѣлось побесѣдовать съ таинственнымъ и угрюмымъ странникомъ.
Поэтому, какъ будто бы не обращая вниманія на его нахмуренныя брови, она почтительно сѣла поодаль на диванѣ и спросила его: «хорошо ли онъ себя чувствуетъ?»
— Очень хорошо, госпожа моя; благодарю васъ, — отвѣчалъ философъ, не оставляя книги своей.
— Облегчился ли тотъ недугъ, на который вы утромъ жаловались, стоя у нашихъ воротъ? — спросила еще Мариго. — Облегчился.
— Хорошо ли вы почивали?
— Хорошо, — еще неохотнѣе отвѣтилъ онъ.
Но Мариго все притворялась, что не замѣчаетъ его досады.
— Вы должно быть вообще очень слабы здоровьемъ? Я замѣчаю это по вашей блѣдности и худобѣ, — продолжала она.
Путешественникъ на это отвѣчалъ ей мрачно и грозно.
— Нѣтъ, госпожа моя, нѣтъ! и еще разъ — нѣтъ! Я худъ и блѣденъ — это справедливо, но вовсе не отъ недуговъ, а отъ чрезмѣрной учености моей. Съ раннихъ лѣтъ я постигъ великую истину, что прежде чѣмъ вступить на путь жизни дѣятельной, мудрый юноша долженъ познать всю мудрость прошлыхъ вѣковъ, сохраняемую какъ въ сокровищницѣ въ этихъ книгахъ, всюду и всегда меня сопровождающихъ. Теперь, хотя, изучивши мудрость книжную вполнѣ, я путешествую для познанія мудрости житейской, но все-таки паки и паки освѣжаю свой умъ живой водою древняго любомудрія, для сохраненія незыблемой ничѣмъ твердости духа.
крыльцо, чтобы пригласить его, ни разу не видала улыбки на его мрачном лице.
Годами, заметно, он был еще довольно молод;: но безобразно худ, бледен, через меру бородат и вовсе лицом не красив и не приятен; а придавал всем движениям, словам и даже взглядам своим великую степенность и сановитость. Эти особенности возбуждали любопытство молодой хозяйки, и ей очень захотелось побеседовать с таинственным и угрюмым странником.
Поэтому, как будто бы не обращая внимания на его нахмуренные брови, она почтительно села поодаль на диване и спросила его: «хорошо ли он себя чувствует?»
— Очень хорошо, госпожа моя; благодарю вас, — отвечал философ, не оставляя книги своей.
— Облегчился ли тот недуг, на который вы утром жаловались, стоя у наших ворот? — спросила еще Мариго. — Облегчился.
— Хорошо ли вы почивали?
— Хорошо, — еще неохотнее ответил он.
Но Мариго всё притворялась, что не замечает его досады.
— Вы должно быть вообще очень слабы здоровьем? Я замечаю это по вашей бледности и худобе, — продолжала она.
Путешественник на это отвечал ей мрачно и грозно.
— Нет, госпожа моя, нет! и еще раз — нет! Я худ и бледен — это справедливо, но вовсе не от недугов, а от чрезмерной учености моей. С ранних лет я постиг великую истину, что прежде чем вступить на путь жизни деятельной, мудрый юноша должен познать всю мудрость прошлых веков, сохраняемую как в сокровищнице в этих книгах, всюду и всегда меня сопровождающих. Теперь, хотя, изучивши мудрость книжную вполне, я путешествую для познания мудрости житейской, но всё-таки паки и паки освежаю свой ум живой водою древнего любомудрия, для сохранения незыблемой ничем твердости духа.
