Зарядилъ онъ свое албанское ружье двумя пулями, связалъ пули проволокой и вышелъ къ платану.
Народу было много, и тотъ человѣкъ, который его брата избилъ, сидѣлъ тутъ же. Иліа подошелъ къ нему шаговъ на десять, и тотъ вскочилъ. «Стой!» — крикнулъ ему капитанъ и выстрѣлилъ. Попалъ онъ ему въ лѣвую руку, и такъ попалъ обѣими пулями съ проволокой, что руку выше локтя почти какъ отрѣзало, на клочкѣ повисла. Люди не знали, что̀ дѣлать. А Иліа зарядилъ вмигъ опять ружье, чтобы его не тронули. Видитъ — никто его не трогаетъ, и ушелъ домой. Хотѣлъ было бѣжать, но раздумалъ и сказалъ брату: «Теперь я за честь нашу съ тобой, Василій, сынъ ты мой, покоенъ; но Богу я много грѣшенъ. Пусть будетъ, что̀ будетъ».
И самъ пошелъ къ димарху безъ оружія и сдался.
Димархъ пожалѣлъ его и сказалъ вздохнувъ: «Паликаръ ты мой бѣдный, не говорилъ ли я тебѣ, что у тебя не такіе глаза, какъ у лудильщиковъ бываютъ!»
И всѣ почти въ За́вицѣ гораздо больше жалѣли Илію, когда повели его скованнаго въ городъ Патрасъ, чѣмъ того человѣка, которому онъ руку отстрѣлилъ, потому что этотъ былъ скверный и ничтожный человѣкъ, и сварливый, и глупый, и не хозяинъ, и трусъ. А Иліа хоть и суровый видъ имѣлъ, но со всѣми жилъ хорошо, оскорблять никого не искалъ: съ богатыми хозяевами былъ вѣжливъ, къ бѣднымъ добръ, со стариками почтителенъ, съ молодыми людьми иногда шутилъ, съ женщинами остороженъ и цѣломудренъ. Говорятъ, будто бы былъ съ нимъ въ За́вицѣ и такой случай. Пригласили его тоже какъ тогда въ Турціи вѣнчать дѣвушку одну. А женихъ ея былъ не очень молодъ и много хуже капитана. Человѣкъ, который вѣнчаетъ, по-нашему зовется кумъ — Нуно̀съ, все равно, какъ бы онъ крестилъ. Вѣнчалъ Иліа эту дѣвушку, она была собой хороша. Чрезъ сколько-то времени послѣ свадьбы зашелъ онъ къ нимъ, а мужъ въ городъ уѣхалъ по дѣлу. Нужно было Иліа руки помыть. Она стала ему подавать мыться и говоритъ:
Зарядил он свое албанское ружье двумя пулями, связал пули проволокой и вышел к платану.
Народу было много, и тот человек, который его брата избил, сидел тут же. Илиа подошел к нему шагов на десять, и тот вскочил. «Стой!» — крикнул ему капитан и выстрелил. Попал он ему в левую руку, и так попал обеими пулями с проволокой, что руку выше локтя почти как отрезало, на клочке повисла. Люди не знали, что делать. А Илиа зарядил вмиг опять ружье, чтобы его не тронули. Видит — никто его не трогает, и ушел домой. Хотел было бежать, но раздумал и сказал брату: «Теперь я за честь нашу с тобой, Василий, сын ты мой, покоен; но Богу я много грешен. Пусть будет, что будет».
И сам пошел к димарху без оружия и сдался.
Димарх пожалел его и сказал вздохнув: «Паликар ты мой бедный, не говорил ли я тебе, что у тебя не такие глаза, как у лудильщиков бывают!»
И все почти в Завице гораздо больше жалели Илию, когда повели его скованного в город Патрас, чем того человека, которому он руку отстрелил, потому что этот был скверный и ничтожный человек, и сварливый, и глупый, и не хозяин, и трус. А Илиа хоть и суровый вид имел, но со всеми жил хорошо, оскорблять никого не искал: с богатыми хозяевами был вежлив, к бедным добр, со стариками почтителен, с молодыми людьми иногда шутил, с женщинами осторожен и целомудрен. Говорят, будто бы был с ним в Завице и такой случай. Пригласили его тоже как тогда в Турции венчать девушку одну. А жених её был не очень молод и много хуже капитана. Человек, который венчает, по-нашему зовется кум — Нуно́с, всё равно, как бы он крестил. Венчал Илиа эту девушку, она была собой хороша. Чрез сколько-то времени после свадьбы зашел он к ним, а муж в город уехал по делу. Нужно было Илиа руки помыть. Она стала ему подавать мыться и говорит:
