чтобы кисть лучше легла у нея. И сама сознается: «Увы! Пусть Богъ мнѣ проститъ, любила я красоваться и сама собой любоваться! Все даже думала — чѣмъ-нибудь не вытереть ли мнѣ лицо мое, чтобъ оно больше блестѣло! А когда отецъ новыя длинныя серьги мнѣ золотыя привезъ, я ужъ стала предъ зеркаломъ… И пойду, и отойду, и такъ головой качну, и этакъ качну. И все, чтобы больше сіять. Любила я это!»
— «А теперь ужъ не любишь, я такъ замѣчаю», — скажетъ ей мужъ какъ бы сурово.
— «Что теперь! Сказано — замужняя женщина».
А капитанъ Иліа какъ будто смиряется предъ ней.
— «Такъ, такъ! — говоритъ, — я и самъ вижу, что не любишь. Какъ ты говоришь, такъ пусть и будетъ».
Смиряется онъ предъ ней часто; это я замѣчалъ. Да и какъ не смиряться: не только богатство и домъ она ему принесла, но и душу его быть можетъ спасла; когда бы не женился, онъ скитался бы опять и взялся бы за прежнія дѣла свои и сколько бы новыхъ грѣховъ приложилъ бы къ прежнимъ.
Я говорю, что не знаю какъ, они сами ли познакомились, или прямо самъ отецъ Эвантіи полюбилъ молодца и дочери его предложилъ? Дочь ли за Илію у отца старалась, или отецъ уговорилъ дочь за него выйти? Спрашивать объ этомъ ихъ самихъ совѣстно. А отъ людей больше объ отцѣ слышно, чѣмъ о ней. Отецъ Эвантіи, киръ-Ставри, старикъ веселый, я его тоже знаю; онъ вмѣстѣ съ зятемъ и дочерью и теперь живетъ. Толстый, красный, усы сѣдые, веселый, я говорю, такой. Все ему «хорошо», все «слава Богу!» — «Хорошо, — говоритъ, — хорошо, все хорошо! Zito!» Люди говорятъ, что онъ все хвалилъ Илію съ самаго начала и угощалъ его и деньгами помогалъ. — «На! мужчина! — скажетъ и кулакъ сожметъ. — Такого бы сына я бы желалъ имѣть. Это сынъ!»
Разъ, уже живши у капитана въ домѣ, я помню, онъ смѣялся и говорилъ, какъ онъ застыдился, когда въ первый разъ увидалъ Эвантію.
чтобы кисть лучше легла у неё. И сама сознается: «Увы! Пусть Бог мне простит, любила я красоваться и сама собой любоваться! Всё даже думала — чем-нибудь не вытереть ли мне лицо мое, чтоб оно больше блестело! А когда отец новые длинные серьги мне золотые привез, я уж стала пред зеркалом… И пойду, и отойду, и так головой качну, и этак качну. И всё, чтобы больше сиять. Любила я это!»
— «А теперь уж не любишь, я так замечаю», — скажет ей муж как бы сурово.
— «Что теперь! Сказано — замужняя женщина».
А капитан Илиа как будто смиряется пред ней.
— «Так, так! — говорит, — я и сам вижу, что не любишь. Как ты говоришь, так пусть и будет».
Смиряется он пред ней часто; это я замечал. Да и как не смиряться: не только богатство и дом она ему принесла, но и душу его быть может спасла; когда бы не женился, он скитался бы опять и взялся бы за прежние дела свои и сколько бы новых грехов приложил бы к прежним.
Я говорю, что не знаю как, они сами ли познакомились, или прямо сам отец Эвантии полюбил молодца и дочери его предложил? Дочь ли за Илию у отца старалась, или отец уговорил дочь за него выйти? Спрашивать об этом их самих совестно. А от людей больше об отце слышно, чем о ней. Отец Эвантии, кир-Ставри, старик веселый, я его тоже знаю; он вместе с зятем и дочерью и теперь живет. Толстый, красный, усы седые, веселый, я говорю, такой. Всё ему «хорошо», всё «слава Богу!» — «Хорошо, — говорит, — хорошо, всё хорошо! Zito!» Люди говорят, что он всё хвалил Илию с самого начала и угощал его и деньгами помогал. — «На! мужчина! — скажет и кулак сожмет. — Такого бы сына я бы желал иметь. Это сын!»
Раз, уже живши у капитана в доме, я помню, он смеялся и говорил, как он застыдился, когда в первый раз увидал Эвантию.
