Вода лазурная у берега дремала,
Была тиха спокойная волна,
Но вѣтеръ взвылъ — и мутной пѣной вала
Она о скалы бьетъ, стенанія полна!..
Было очень жалко слушать, когда онъ это пѣлъ. И многіе его съ удовольствіемъ слушали и утѣшались; и старики старые и дѣвушки всѣ. Одна бѣдная старушка въ За́вицѣ имѣла дочь Калиррое. Эта Калиррое была, однимъ словомъ, страшилище; лицо красное, распухлое, глаза малые; очень дурна лицомъ была эта несчастная дѣвушка. А ея мать часто хаживала къ Иліи даромъ посуду лудить. — «Полудишь мнѣ, мастеръ?» — «Полужу, баба!» Сѣла разъ старуха у него; а онъ работаетъ. — «Мастеръ, что̀ я тебѣ скажу?» — «Говори, баба!» — «Ты бы, мастеръ, у насъ женился». — «Что жъ̀, я женюсь; а на комъ?» — «Возьми, мастеръ, мою Калиррое». — «Хорошо!» Старуха обрадовалась. А онъ ей: «да молода ли она?» — «Ты видѣлъ, мастеръ, ее. Скажи самъ, сколько ей лѣтъ?» — «Да семьдесять пять будетъ!» — говоритъ Иліа. Старуха тугъ поняла, что онъ надъ ней смѣется; больше не докучала ему съ дочерью, а посуду онъ попрежнему ей всегда безъ денегъ лудилъ. Объ этой Калиррое и ея матери Иліа и самъ тоже часто вспоминалъ и смѣялся. Хаживала, конечно, плясать и гулять къ платану та самая Эвантія, которая послѣ вышла за него замужъ. Такъ ли онъ ей понравился — не знаю, и были ли даже у нихъ какіе-нибудь особые разговоры прежде женитьбы — и этого сказать не могу. А щеголять она всегда любила: курточками расшитыми и ожерельями изъ монетъ, и юбками шелковыми, и фесками на бочокъ загнутыми съ большими кистями. И теперь еще любитъ; нарочно такъ и взмахнетъ головой,
Вода лазурная у берега дремала,
Была тиха спокойная волна,
Но ветер взвыл — и мутной пеной вала
Она о скалы бьет, стенания полна!..
Было очень жалко слушать, когда он это пел. И многие его с удовольствием слушали и утешались; и старики старые и девушки все. Одна бедная старушка в Завице имела дочь Калиррое. Эта Калиррое была, одним словом, страшилище; лицо красное, распухлое, глаза малые; очень дурна лицом была эта несчастная девушка. А её мать часто хаживала к Илии даром посуду лудить. — «Полудишь мне, мастер?» — «Полужу, баба!» Села раз старуха у него; а он работает. — «Мастер, что я тебе скажу?» — «Говори, баба!» — «Ты бы, мастер, у нас женился». — «Что ж, я женюсь; а на ком?» — «Возьми, мастер, мою Калиррое». — «Хорошо!» Старуха обрадовалась. А он ей: «да молода ли она?» — «Ты видел, мастер, ее. Скажи сам, сколько ей лет?» — «Да семьдесять пять будет!» — говорит Илиа. Старуха туг поняла, что он над ней смеется; больше не докучала ему с дочерью, а посуду он по-прежнему ей всегда без денег лудил. Об этой Калиррое и её матери Илиа и сам тоже часто вспоминал и смеялся. Хаживала, конечно, плясать и гулять к платану та самая Эвантия, которая после вышла за него замуж. Так ли он ей понравился — не знаю, и были ли даже у них какие-нибудь особые разговоры прежде женитьбы — и этого сказать не могу. А щеголять она всегда любила: курточками расшитыми и ожерельями из монет, и юбками шелковыми, и фесками на бочок загнутыми с большими кистями. И теперь еще любит; нарочно так и взмахнет головой,
