мужчинъ, или становятся всѣ въ рядъ ниже мужчинъ. Я въ Меццовѣ, напримѣръ, видѣлъ, мужчины всѣ становятся прежде въ рядъ отъ перваго купца до того послѣдняго носильщика, который зимой людей дорожныхъ и вещи ихъ на спинѣ переноситъ чрезъ снѣгъ и горы, а женщины всѣ ниже, то-есть хоть бы этого самаго перваго купца супруга станетъ въ рядъ ниже, въ слѣдъ за носильщикомъ, а если носильщикъ не старъ и она молода, такъ имъ за руку взяться не позволятъ, а поставятъ между ними либо старуху, либо мальчика малаго. А въ Элладѣ свободной, все равно какъ у болгаръ, всѣ вмѣстѣ и дѣвушки, и молодцы, и старухи пляшутъ и скачутъ.
Капитанъ Иліа выходилъ часто подъ платанъ; садился и пѣсни тамъ пѣлъ, онъ умѣлъ играть на тамбурѣ[1] и пѣлъ съ тамбурой. Одѣнется получше, усы подкрутитъ, поетъ и какъ будто ни на кого не смотритъ, а самъ все видитъ. Пѣлъ онъ разное: и сельскія, и городскія пѣсни зналъ, клефтскія такъ пѣлъ, что ужасъ! «О Джакѣ»[2] и о томъ, какъ двѣ горы «Олимпъ и Киссамосъ» между собою спорятъ, и говоритъ Олимпъ: «Молчи, Киссамъ… «Ты! туркомъ стоптанный Киссамъ[3]. Я свободенъ; и «на высотѣ моей сидитъ орелъ большой, и держитъ онъ «въ когтяхъ своихъ молодецкую голову…» (Стихами я, жаль, не помню!). И любовныя пѣлъ разнаго рода. Одну хорошую, которую сочинили не знаю гдѣ — въ Аѳинахъ или въ Керкирѣ, или въ Стамбулѣ. Эту я немного знаю на память:
Какъ вѣтеръ листъ увядшій, пожелтѣлый,
Уноситъ вдаль, безжалостно гоня…
Такъ ѣду я, мой другъ осиротѣлый,
О! я молю — ты не забудь меня!
- ↑ Тамбура — балалайка.
- ↑ О Джакѣ — клефтская пѣсня.
- ↑ Вѣроятно потому что Киссамъ (древняя Осса) ниже и доступное Олимпа, и около много турецкихъ селеній.
мужчин, или становятся все в ряд ниже мужчин. Я в Меццове, например, видел, мужчины все становятся прежде в ряд от первого купца до того последнего носильщика, который зимой людей дорожных и вещи их на спине переносит чрез снег и горы, а женщины все ниже, то есть хоть бы этого самого первого купца супруга станет в ряд ниже, в след за носильщиком, а если носильщик не стар и она молода, так им за руку взяться не позволят, а поставят между ними либо старуху, либо мальчика малого. А в Элладе свободной, всё равно как у болгар, все вместе: и девушки, и молодцы, и старухи пляшут и скачут.
Капитан Илиа выходил часто под платан; садился и песни там пел, он умел играть на тамбуре[1] и пел с тамбурой. Оденется получше, усы подкрутит, поет и как будто ни на кого не смотрит, а сам всё видит. Пел он разное: и сельские, и городские песни знал, клефтские так пел, что ужас! «О Джаке»[2] и о том, как две горы «Олимп и Киссамос» между собою спорят, и говорит Олимп: «Молчи, Киссам… «Ты! турком стоптанный Киссам[3]. Я свободен; и «на высоте моей сидит орел большой, и держит он «в когтях своих молодецкую голову…» (Стихами я, жаль, не помню!). И любовные пел разного рода. Одну хорошую, которую сочинили не знаю где — в Афинах или в Керкире, или в Стамбуле. Эту я немного знаю на память:
Как ветер лист увядший, пожелтелый,
Уносит вдаль, безжалостно гоня…
Так еду я, мой друг осиротелый,
О! я молю — ты не забудь меня!
