рота турецкихъ солдатъ потихоньку домъ окружила. И ждутъ солдаты, пока выйдетъ самъ Иліа, чтобы схватить его. Ждутъ и не шелохнутся.
Однако вышелъ не капитанъ, а вышла сама старуха взглянуть, не близится ли утро; взглянула, увидала солдатъ, вернулась назадъ и говоритъ Иліи:
— «Капитанъ мой золотой! Буря и погибель наша! Низамы тебя стерегутъ!»
— «Ты предала меня?» — спросилъ Иліа.
Старуха несчастная поклялась ему.
— «Нѣтъ, капитанъ Иліа, чтобы меня харанъ черную взялъ! Это не я, а Сотираки вѣрно предалъ тебя. Я, прости ты мнѣ, ему сказала; но онъ мнѣ былъ со смерти мужа все равно какъ духовникъ».
— «Пусть будетъ такъ, — сказалъ Иліа, — я вѣрю тебѣ, баба. Значитъ теперь мнѣ умирать часъ пришелъ!»
И потомъ подумалъ: что бы сдѣлать (чтобы значитъ спастись). Подумалъ и поклонился священнику:
— «Старче мой, я ужъ лѣтъ пять не исповѣдывался. Исповѣдуй меня предъ смертнымъ часомъ моимъ въ другой комнатѣ».
— «Съ радостью!» — говоритъ священникъ.
Пошли; затворились. Тамъ капитанъ схватилъ черепокъ какой-то; попу на ротъ и платкомъ ему сверху притянулъ черепокъ. Снялъ съ него рясу и камилавку. Надѣлъ на себя его одежду. Ему потомъ руки привязалъ куда пришлось, крѣпко, чтобъ онъ ни кричать, ни уйти не могъ; а самъ, помолившись Богу, вышелъ изъ дома. Борода у него какъ у попа небритая; подумалъ: «солдаты нездѣшніе; гдѣ имъ знать этого попа!»
Старуха и молодые, конечно, молчатъ; не выдавать же имъ своего благодѣтеля.
Вышелъ капитанъ Иліа. Еще темно было. Турки вспрыгнули было кто изъ-за строенія, кто изъ-за камня… Офицеръ кричитъ:
— «Вуръ, вуръ, вуръ (то-есть бей его, бей, бей)!»
А капитанъ имъ:
рота турецких солдат потихоньку дом окружила. И ждут солдаты, пока выйдет сам Илиа, чтобы схватить его. Ждут и не шелохнутся.
Однако вышел не капитан, а вышла сама старуха взглянуть, не близится ли утро; взглянула, увидала солдат, вернулась назад и говорит Илии:
— «Капитан мой золотой! Буря и погибель наша! Низамы тебя стерегут!»
— «Ты предала меня?» — спросил Илиа.
Старуха несчастная поклялась ему.
— «Нет, капитан Илиа, чтобы меня харан черную взял! Это не я, а Сотираки верно предал тебя. Я, прости ты мне, ему сказала; но он мне был со смерти мужа всё равно как духовник».
— «Пусть будет так, — сказал Илиа, — я верю тебе, баба. Значит теперь мне умирать час пришел!»
И потом подумал: что бы сделать (чтобы значит спастись). Подумал и поклонился священнику:
— «Старче мой, я уж лет пять не исповедывался. Исповедуй меня пред смертным часом моим в другой комнате».
— «С радостью!» — говорит священник.
Пошли; затворились. Там капитан схватил черепок какой-то; попу на рот и платком ему сверху притянул черепок. Снял с него рясу и камилавку. Надел на себя его одежду. Ему потом руки привязал куда пришлось, крепко, чтоб он ни кричать, ни уйти не мог; а сам, помолившись Богу, вышел из дома. Борода у него как у попа небритая; подумал: «солдаты нездешние; где им знать этого попа!»
Старуха и молодые, конечно, молчат; не выдавать же им своего благодетеля.
Вышел капитан Илиа. Еще темно было. Турки вспрыгнули было кто из-за строения, кто из-за камня… Офицер кричит:
— «Вур, вур, вур (то есть бей его, бей, бей)!»
А капитан им:
