турки стрѣлять въ конакъ его начали и что стекла въ окнахъ отъ пуль биться и падать начали — задумался. А всѣ говорятъ ему кругомъ: «отдай ты этого гречонка проклятаго; онъ убійца».
Турки все стрѣляютъ въ конакъ и ревутъ какъ звѣри «отдай намъ его! отдай!!!»
Что было дѣлать пашѣ? Не губить же всѣхъ изъ-за одного? Солдатъ и заптіе у него мало!
Однако терзать брата онъ не далъ имъ; а вывели заптіе мальчика на высокую лѣстницу… Внизу народъ, какъ море кипитъ… Ужъ и на лѣстницу кинулись и лѣзутъ. Заптіе поскорѣе удавили Маноли веревкой и кинули съ лѣстницы его тѣло народу.
Повеселѣли турки, варвары тутъ же; привязали къ цѣпямъ, которыя у брата на ногахъ были, веревки; схватились за нихъ и побѣжали съ крикомъ и проклятіями по всѣмъ улицамъ.
Предъ каждымъ консульствомъ они останавливались и ругали и грековъ, и всѣхъ, по ихнему, гяуровъ вмѣстѣ. И консуловъ самихъ осыпали бранью самой скверной.
И около французскаго консульства простояла толпа долго съ криками и бранью.
Кто посмѣлѣе былъ изъ насъ, побѣжали къ окну.
— Довольно вамъ, гяуры, царствовать надъ нами! Кончится скоро царство ваше здѣсь, собаки, шуты маскарадные, сводники! Всѣхъ васъ въ клочки изорвемъ! всѣхъ!
Я думаю, вы и сами, господинъ мой, поймете, до чего это страшно было.
Консулъ, однако, вышелъ на балконъ, уговаривалъ турокъ уйти, а самъ между тѣмъ высмотрѣлъ, кто изъ нихъ больше кричалъ и бѣсновался. Замѣтилъ послѣ и паша этихъ людей; какъ стихло все, въ тюрьму посадилъ. Дольше всѣхъ просидѣли одинъ дервишъ горбатый и старый бей одинъ, нашъ деревенскій, изъ Халеппы: онъ въ серебряныхъ очкахъ всегда ходилъ. Этотъ бей шесть мѣсяцевъ пробылъ въ тюрьмѣ за это.
Накричались турки и потащили дальше трупъ Маноли;
турки стрелять в конак его начали и что стекла в окнах от пуль биться и падать начали — задумался. А все говорят ему кругом: «отдай ты этого гречонка проклятого; он убийца».
Турки всё стреляют в конак и ревут как звери «отдай нам его! отдай!!!»
Что было делать паше? Не губить же всех из-за одного? Солдат и заптие у него мало!
Однако терзать брата он не дал им; а вывели заптие мальчика на высокую лестницу… Внизу народ, как море кипит… Уж и на лестницу кинулись и лезут. Заптие поскорее удавили Маноли веревкой и кинули с лестницы его тело народу.
Повеселели турки, варвары тут же; привязали к цепям, которые у брата на ногах были, веревки; схватились за них и побежали с криком и проклятиями по всем улицам.
Пред каждым консульством они останавливались и ругали и греков, и всех, по ихнему, гяуров вместе. И консулов самих осыпали бранью самой скверной.
И около французского консульства простояла толпа долго с криками и бранью.
Кто посмелее был из нас, побежали к окну.
— Довольно вам, гяуры, царствовать над нами! Кончится скоро царство ваше здесь, собаки, шуты маскарадные, сводники! Всех вас в клочки изорвем! всех!
Я думаю, вы и сами, господин мой, поймете, до чего это страшно было.
Консул, однако, вышел на балкон, уговаривал турок уйти, а сам между тем высмотрел, кто из них больше кричал и бесновался. Заметил после и паша этих людей; как стихло всё, в тюрьму посадил. Дольше всех просидели один дервиш горбатый и старый бей один, наш деревенский, из Халеппы: он в серебряных очках всегда ходил. Этот бей шесть месяцев пробыл в тюрьме за это.
Накричались турки и потащили дальше труп Маноли;
