«не трогайте женщинъ, которыя съ молитвы идутъ! Это и по вашему закону стыдъ и грѣхъ великій!..»
А одинъ киссамскій паликаръ вынулъ ножъ изъ-за пояса и хотѣлъ ударить епископа.
Паша велѣлъ этого молодого турка въ цѣпи заковать. И отъ этого остальные турки ожесточились еще сильнѣе. А наши молодцы изъ Серсепильи шлютъ свои угрозы. — «Если тронетъ кто христіанъ въ Ханьѣ, мы запремъ источникъ и весь городъ и паша отъ жажды истомятся». Вода хорошая изъ Серсепильи въ городъ проведена и Даже мѣсто это зовется у насъ: «И ману ту неру» (мать водная). Куда пошли бы турки изъ Ханьи брать воду? По селамъ окрестнымъ? — боятся, войска мало… А въ городѣ нѣтъ иной воды хорошей.
Вотъ такъ-то мы мучились долго. Я задумала изъ города отъ страха и духоты уйти; думаю, лучше одинъ хлѣбъ въ деревнѣ какой буду ѣсть и жалованья не надо мнѣ, когда что ни ночь — то страшнѣе и страшнѣе становится. Какъ придетъ часъ запирать ворота городскія и увидишь надъ собой со всѣхъ сторонъ до небесъ толстыя стѣны, и кругомъ все турки суровые, съ большими усами — такъ и польются слезы отъ страха! Какъ живую въ гробъ тебя кладутъ, вмѣстѣ съ ребенкомъ твоимъ невиннымъ. Турчанки мои меня утѣшали и ободряли:
«Не бойся, морѐ[1] Катинко! мы тебя никому не дадимъ! Ты въ гаремѣ у насъ, не бойся!» Однако я все-таки собралась уйти, хоть и много благодарила ихъ. «Пробудь до завтра, сказала хозяйка сама: — вымой ты мнѣ это платье одно; а завтра тебѣ добрый путь». Я осталась на одну еще ночь. Дѣвочка моя ужъ давно заснула, и мы стали собираться спать; Селимъ-ага въ кофейнѣ былъ и не пришелъ еще… было ужъ около полуночи… Все стемнѣло и стихло въ городѣ… Вдругъ, какъ закричитъ кто-то отъ нашего дома недалеко:
- ↑ Морѐ — звательный падежъ отъ моросъ — глупый. Это не всегда брань на Востокѣ, а просто фамильярное и даже иногда ласковое воззваніе, какъ бы у насъ: дурочка или глупенькая!
«не трогайте женщин, которые с молитвы идут! Это и по вашему закону стыд и грех великий!..»
А один киссамский паликар вынул нож из-за пояса и хотел ударить епископа.
Паша велел этого молодого турка в цепи заковать. И от этого остальные турки ожесточились еще сильнее. А наши молодцы из Серсепильи шлют свои угрозы. — «Если тронет кто христиан в Ханье, мы запрем источник и весь город и паша от жажды истомятся». Вода хорошая из Серсепильи в город проведена и Даже место это зовется у нас: «И ману ту неру» (мать водная). Куда пошли бы турки из Хании брать воду? По селам окрестным? — боятся, войска мало… А в городе нет иной воды хорошей.
Вот так-то мы мучились долго. Я задумала из города от страха и духоты уйти; думаю, лучше один хлеб в деревне какой буду есть и жалованья не надо мне, когда что ни ночь — то страшнее и страшнее становится. Как придет час запирать ворота городские и увидишь над собой со всех сторон до небес толстые стены, и кругом всё турки суровые, с большими усами — так и польются слезы от страха! Как живую в гроб тебя кладут, вместе с ребенком твоим невинным. Турчанки мои меня утешали и ободряли:
«Не бойся, море́[1] Катинко! мы тебя никому не дадим! Ты в гареме у нас, не бойся!» Однако я всё-таки собралась уйти, хоть и много благодарила их. «Пробудь до завтра, сказала хозяйка сама: — вымой ты мне это платье одно; а завтра тебе добрый путь». Я осталась на одну еще ночь. Девочка моя уж давно заснула, и мы стали собираться спать; Селим-ага в кофейне был и не пришел еще… было уж около полуночи… Всё стемнело и стихло в городе… Вдруг, как закричит кто-то от нашего дома недалеко:
- ↑ Море́ — звательный падеж от морос — глупый. Это не всегда брань на Востоке, а просто фамильярное и даже иногда ласковое воззвание, как бы у нас: дурочка или глупенькая!
