ломлю, если ты не исправишься. Потому я твоего отца зналъ и любилъ и тебя жалѣю!
Такъ-то хотѣлъ пожалѣть его палкой ага! Простой человѣкъ былъ, думалъ сдѣлать добро; а сдѣлалъ еще хуже. Обидѣлся Маноли и говоритъ мнѣ, когда я вышла его провожать за дверь: «Я, Катерина, больше сюда не приду! Будь проклята вѣра этого стараго дьявола и весь домъ, и отецъ, и его мать пусть будутъ прокляты! Всякій оселъ да будетъ приказывать мнѣ! Онъ мнѣ не отецъ и не братъ! — Прощай, говоритъ».
И ушелъ; весь раскраснѣлся отъ гнѣва; идетъ такъ скоро отъ меня, только шальвары колышатся туда и сюда и кисть на фескѣ.
Стою у дверей и думаю. Вотъ и ругаться, и проклинать людей какъ научился! а личико-то у бѣднаго красивое и доброе, какъ у того Михаила Архангела, котораго образъ изъ Россіи нашъ игуменъ привезъ. Точно такое лицо; мы всѣ на образъ этотъ любоваться ходили.
Съ тѣхъ поръ я ужъ и не видала никогда моего брата! Часъ его смертный былъ близокъ, и никто изъ насъ этого страшнаго часа не зналъ.
Христіане наши въ это время вооружились и собрались подъ Ханьей, около Серсепильи и Перивольи. Ихъ было тысячъ около десяти изъ разныхъ епархій и селъ. Начальниковъ у нихъ было много, а главный самый былъ одинъ молодецъ — Маврогенни. У насъ и теперь такъ говорятъ люди, — во времена Вели-паши, либо во времена Маврогенни, — все равно это. Стали они въ садахъ и подъ оливками; не портили и не трогали ничего даже въ турецкихъ садахъ и домахъ и послали сказать всѣмъ сельскимъ туркамъ въ Киссамо и Селимно, гдѣ больше турокъ, и въ другія мѣста, чтобы они работъ своихъ не бросали и не боялись бы. «Мы съ Вели-пашой воюемъ, а не съ ва-
ломлю, если ты не исправишься. Потому я твоего отца знал и любил и тебя жалею!
Так-то хотел пожалеть его палкой ага! Простой человек был, думал сделать добро; а сделал еще хуже. Обиделся Маноли и говорит мне, когда я вышла его провожать за дверь: «Я, Катерина, больше сюда не приду! Будь проклята вера этого старого дьявола и весь дом, и отец, и его мать пусть будут прокляты! Всякий осел да будет приказывать мне! Он мне не отец и не брат! — Прощай, говорит».
И ушел; весь раскраснелся от гнева; идет так скоро от меня, только шальвары колышатся туда и сюда и кисть на феске.
Стою у дверей и думаю. Вот и ругаться, и проклинать людей как научился! а личико-то у бедного красивое и доброе, как у того Михаила Архангела, которого образ из России наш игумен привез. Точно такое лицо; мы все на образ этот любоваться ходили.
С тех пор я уж и не видала никогда моего брата! Час его смертный был близок, и никто из нас этого страшного часа не знал.
Христиане наши в это время вооружились и собрались под Ханьей, около Серсепильи и Перивольи. Их было тысяч около десяти из разных епархий и сел. Начальников у них было много, а главный самый был один молодец — Маврогенни. У нас и теперь так говорят люди, — во времена Вели-паши, либо во времена Маврогенни, — всё равно это. Стали они в садах и под оливками; не портили и не трогали ничего даже в турецких садах и домах и послали сказать всем сельским туркам в Киссамо и Селимно, где больше турок, и в другие места, чтобы они работ своих не бросали и не боялись бы. «Мы с Вели-пашой воюем, а не с ва-
