мужа толкнетъ и скажетъ: «Съ такою силой, съ такими плечами да на войнѣ не былъ!» — «Пойду и я, когда нужда будетъ!» — скажетъ бывало Янаки.
Такъ у этого Черигота стали сбираться наши часто и говорили о политикѣ и о томъ, что права даны были критскимъ людямъ и опять отняты. Приходили и къ намъ въ домъ, по вечерамъ. Меня ужъ и сонъ въ углу давно клонитъ, а Кафеджи намъ все говоритъ: «Права и права; Меттернихъ да Меттернихъ австріецъ много грекамъ зла сдѣлалъ! Теперь и здѣсь васъ судитъ кади въ чалмѣ по корану; а надо вамъ димогеронтію свою, и чтобы васъ архіерей и свои старики судили…»
— Люди вооружаются, — скажутъ ему наши.
— Слова одни, — кричитъ Кафеджи, — все слова… Вы критяне — лжецы всѣ; про васъ и апостолъ Павелъ сказалъ, что вы лжецы.
А мужъ мой ему на это:
— Съ того времени, братъ, какъ апостолъ Павелъ жилъ — много лѣтъ прошло. Люди народились другіе!
И правда, что изъ дальнихъ деревень сталъ народъ въ Серсепилью сбираться; и мой Янаки сказалъ: «пора и мнѣ, душа моя Катерина, туда!»
Забилось мое сердце сильно, и заплакала я, а не сказала ему: «нейди». Нельзя же человѣку хорошему нейти на опасность за родину, когда другіе идутъ.
Только не пришлось ему и ружья отцовскаго вычистить; чрезъ два дня послѣ этого разговора нашего убилъ его на работѣ камень.
На домъ и не принесли его; меня пожалѣли люди, — а прямо взяли на церковный дворъ.
Тамъ я его и тѣло несчастное увидала.
Конечно, господинъ мой, есть и вдовьимъ слезамъ конецъ. Много я пролила слезъ объ Янаки, однако надо было и себя и дѣвочку кормить. Взяла я ребенка моего на руки и пошла въ городъ наниматься въ служанки.
мужа толкнет и скажет: «С такою силой, с такими плечами, да на войне не был!» — «Пойду и я, когда нужда будет!» — скажет бывало Янаки.
Так у этого Черигота стали сбираться наши часто и говорили о политике и о том, что права даны были критским людям и опять отняты. Приходили и к нам в дом, по вечерам. Меня уж и сон в углу давно клонит, а Кафеджи нам всё говорит: «Права и права; Меттерних да Меттерних-австриец много грекам зла сделал! Теперь и здесь вас судит кади в чалме по корану; а надо вам димогеронтию свою, и чтобы вас архиерей и свои старики судили…»
— Люди вооружаются, — скажут ему наши.
— Слова одни, — кричит Кафеджи, — всё слова… Вы критяне — лжецы все; про вас и апостол Павел сказал, что вы лжецы.
А муж мой ему на это:
— С того времени, брат, как апостол Павел жил — много лет прошло. Люди народились другие!
И правда, что из дальних деревень стал народ в Серсепилью сбираться; и мой Янаки сказал: «пора и мне, душа моя Катерина, туда!»
Забилось мое сердце сильно, и заплакала я, а не сказала ему: «нейди». Нельзя же человеку хорошему нейти на опасность за родину, когда другие идут.
Только не пришлось ему и ружья отцовского вычистить; чрез два дня после этого разговора нашего убил его на работе камень.
На дом и не принесли его; меня пожалели люди, — а прямо взяли на церковный двор.
Там я его и тело несчастное увидала.
Конечно, господин мой, есть и вдовьим слезам конец. Много я пролила слез об Янаки, однако надо было и себя и девочку кормить. Взяла я ребенка моего на руки и пошла в город наниматься в служанки.
