рядкѣ держалъ. Говорили про него люди, что онъ гордъ, любитъ очень хорошее платье и деньги. Я этого не знаю; а знаю только, что онъ къ сфакіотамъ въ горы ушелъ въ 66-мъ году и вмѣстѣ съ простымъ народомъ противъ турка бился; а потомъ пропалъ безъ вѣсти; убитъ ли онъ или скрылся гдѣ, — не знаю. Видно, говорилъ онъ мнѣ тогда отъ души, — что и самъ горя и смерти не побоялся; и своей высокой должности и своего покоя не пожалѣлъ! Какъ вспомню его, какъ онъ молодой еще, и ростомъ видный, и важный, въ золотой ризѣ на высокомъ креслѣ стоитъ у обѣдни: такъ жалко мнѣ его станетъ, кажется больше чѣмъ мужа и всю семью мою. Съ тѣхъ его словъ — и я меньше плачу, — а собираю все, что заработаю, чтобы по смертіи моей половину только дочери моей оставить, а на другую половину серебряную большую поликандилью на островъ Тиносъ сдѣлать. Такъ-то душа моя покойнѣе! Живу и жду своего часа, когда и онъ чередомъ придетъ.
А тогда было не то. Сперва матушка заболѣла и скончалась. Жаль намъ ее было; и за ребенкомъ моимъ она смотрѣла, и во всемъ помогала намъ, и слова дурного мы отъ нея не слыхали ни разу!
Что дѣлать! Похоронили ее. И братъ Маноли пришелъ на похороны изъ города, только онъ мало объ ней плакалъ; совсѣмъ отъ турецкихъ ласкъ и подарковъ обезумѣлъ мальчикъ и забылъ сердцемъ семью.
Около этого времени поднялись на Вели-пашу наши сельскіе греки. Сталъ браться народъ за оружіе; сбирались люди толпами, и подступали къ Ханьѣ.
Вели-пашу и я сама часто видѣла; въ Халеппѣ около Ханьи у него свой домъ былъ лѣтній; въ Халеппѣ же и англійскій консулъ тогда жилъ съ женой. Онъ очень былъ друженъ съ Вели-пашей: обѣдаютъ другъ у друга; гуляютъ вмѣстѣ; паша возьметъ консульшу подъ руку, а консулъ возлѣ идетъ. Мы смотримъ и дивимся: какъ это турокъ съ англичанкой подъ руку идетъ! Точно онъ не турокъ, а франкъ настоящій! Такого паши у насъ еще и не видывали.
рядке держал. Говорили про него люди, что он горд, любит очень хорошее платье и деньги. Я этого не знаю; а знаю только, что он к сфакиотам в горы ушел в 66-м году и вместе с простым народом против турка бился; а потом пропал без вести; убит ли он или скрылся где, — не знаю. Видно, говорил он мне тогда от души, — что и сам горя и смерти не побоялся; и своей высокой должности и своего покоя не пожалел! Как вспомню его, как он молодой еще, и ростом видный, и важный, в золотой ризе на высоком кресле стоит у обедни: так жалко мне его станет, кажется, больше, чем мужа и всю семью мою. С тех его слов — и я меньше плачу, — а собираю всё, что заработаю, чтобы по смертии моей половину только дочери моей оставить, а на другую половину серебряную большую поликандилью на остров Тинос сделать. Так-то душа моя покойнее! Живу и жду своего часа, когда и он чередом придет.
А тогда было не то. Сперва матушка заболела и скончалась. Жаль нам ее было; и за ребенком моим она смотрела, и во всём помогала нам, и слова дурного мы от неё не слыхали ни разу!
Что делать! Похоронили ее. И брат Маноли пришел на похороны из города, только он мало об ней плакал; совсем от турецких ласк и подарков обезумел мальчик и забыл сердцем семью.
Около этого времени поднялись на Вели-пашу наши сельские греки. Стал браться народ за оружие; сбирались люди толпами, и подступали к Ханье.
Вели-пашу и я сама часто видела; в Халеппе около Хании у него свой дом был летний; в Халеппе же и английский консул тогда жил с женой. Он очень был дружен с Вели-пашой: обедают друг у друга; гуляют вместе; паша возьмет консульшу под руку, а консул возле идет. Мы смотрим и дивимся: как это турок с англичанкой под руку идет! Точно он не турок, а франк настоящий! Такого паши у нас еще и не видывали.
