турокъ сидѣло предъ кофейной на стульяхъ. Курилъ и Хамидъ наргиле. Курилъ и глядѣлъ на брата.
Глядѣлъ долго и какъ вдругъ вскрикнетъ: «Богъ мой, вѣра ты моя, бояджи!» Бояджи значитъ красильщикъ.
Такъ понравился ему братъ, что онъ его богомъ и вѣрой назвалъ. Зашумѣли турки, схватили Хамида и повели къ кади. Кади сказалъ: «Запереть его въ тюрьму. Завтра разберемъ дѣло!» А Хамидъ не испугался ничуть и обдумалъ свой отвѣтъ за ночь вѣрно.
Привели его въ судъ. Спросилъ кади: «Правда, что ты маленькаго грека красильщика назвалъ богомъ?» «Нѣтъ, говоритъ Хамидъ: я не красильщика назвалъ богомъ, а бога — красильщикомъ».
— Что за слова? — удивился кади.
— Пусть приведутъ сюда мальчика этого, — сказалъ Хамидъ. Взяли бѣднаго Маноли, онъ плачетъ отъ страха.
— Смотрите, кади-эффенди! — сказалъ Хамидъ, — смотрите на глаза этого гречонка. И въ слезахъ насколько они прекрасны! А вчера эти глаза смѣялись, и цвѣтъ ихъ былъ еще чище. Кто далъ имъ этотъ небесный цвѣтъ? Кто былъ красильщикомъ этихъ глазъ? Не Аллахъ ли, который одинъ всемогущъ и всеблагъ? Кто кромѣ его могъ создать такіе глаза? Вотъ поэтому-то и назвалъ я бога — красильщикомъ!
Засмѣялся кади, и всѣ турки сказали Хамиду: «Ты большой хитрецъ, и смѣлости у тебя много!» И отпустили его вмѣстѣ съ братомъ.
Хамидъ сейчасъ же, какъ остался съ братомъ одинъ, такъ и сталъ говорить ему:
— Брось ты ремесло свое, милое дитя мое. Ходишь ты весь замаранный въ краскѣ, и жаль мнѣ твоей красоты. Ты должно быть и умный; если считать умѣешь хорошо, иди ко мнѣ въ лавку служить. Я тебѣ сдѣлаю новое платье, персидскій іфшакъ куплю, и часы подарю. Служба у меня, ты знаешь, будетъ легкая. Сиди въ лавкѣ, вѣшай табакъ и деньги считай, когда меня самого не будетъ. Считать умѣешь ты, Манолаки? Маноли говоритъ: «Да, у меня очень открытые глаза; никто не обочтетъ меня!»
турок сидело пред кофейной на стульях. Курил и Хамид наргиле. Курил и глядел на брата.
Глядел долго и как вдруг вскрикнет: «Бог мой, вера ты моя, бояджи!» Бояджи значит красильщик.
Так понравился ему брат, что он его богом и верой назвал. Зашумели турки, схватили Хамида и повели к кади. Кади сказал: «Запереть его в тюрьму. Завтра разберем дело!» А Хамид не испугался ничуть и обдумал свой ответ за ночь верно.
Привели его в суд. Спросил кади: «Правда, что ты маленького грека красильщика назвал богом?» «Нет, говорит Хамид: я не красильщика назвал богом, а бога — красильщиком».
— Что за слова? — удивился кади.
— Пусть приведут сюда мальчика этого, — сказал Хамид. Взяли бедного Маноли, он плачет от страха.
— Смотрите, кади-эффенди! — сказал Хамид, — смотрите на глаза этого гречонка. И в слезах насколько они прекрасны! А вчера эти глаза смеялись, и цвет их был еще чище. Кто дал им этот небесный цвет? Кто был красильщиком этих глаз? Не Аллах ли, который один всемогущ и всеблаг? Кто кроме его мог создать такие глаза? Вот поэтому-то и назвал я бога — красильщиком!
Засмеялся кади, и все турки сказали Хамиду: «Ты большой хитрец, и смелости у тебя много!» И отпустили его вместе с братом.
Хамид сейчас же, как остался с братом один, так и стал говорить ему:
— Брось ты ремесло свое, милое дитя мое. Ходишь ты весь замаранный в краске, и жаль мне твоей красоты. Ты должно быть и умный; если считать умеешь хорошо, иди ко мне в лавку служить. Я тебе сделаю новое платье, персидский ифшак куплю, и часы подарю. Служба у меня, ты знаешь, будет легкая. Сиди в лавке, вешай табак и деньги считай, когда меня самого не будет. Считать умеешь ты, Манолаки? Маноли говорит: «Да, у меня очень открытые глаза; никто не обочтет меня!»
