О самой себѣ мнѣ много нечего разсказывать. Я черезъ три года послѣ того, какъ утонулъ отецъ, вышла замужъ, а черезъ годъ послѣ свадьбы овдовѣла. Мужъ мой — Янаки, былъ каменщикъ, и его задавила скала: обрушилась на него, когда онъ работалъ.
Пока онъ женихомъ былъ, съ полгода мы жили очень хорошо, и вышла за него замужъ — тоже хорошо жила.
Первый разъ увидала я его у насъ на одной свадьбѣ въ деревнѣ. Онъ былъ изъ другого села. Пришелъ, стоитъ широкоплечій такой у стѣнки, облокотился и смѣется, глядитъ на насъ. Былъ въ то время карнавалъ; мальтійцы-носильщики въ Ханьѣ пѣли и плясали, и наши молодцы выучились у итальянцевъ наряжаться — кто медвѣдемъ, кто докторомъ, кто кавасомъ консульскимъ въ Арнаутской фустанеллѣ. Говорятъ наши паликары: «Нарядись, Янаки, и ты!» «Дѣтскія, говоритъ, это вещи, я не стану наряжаться!» А самъ искоса на меня глядитъ. И мнѣ онъ понравился. Сталъ онъ въ нашей Анерокуру работать и къ матери пришелъ. Мы его кофеемъ угощали, и я тогда же про себя думала: «Никакъ вышла мнѣ хорошая судьба!» Онъ хоть былъ и каменщикъ, а домъ у него свой былъ и одѣвался онъ по праздникамъ въ тонкое голубое сукно очень чисто. Щеголять любилъ. Я тоже хитрая, знаю по какой дорожкѣ онъ подъ вечеръ ходитъ съ работы; сегодня нѣтъ, а на третій день и пойду по этой дорожкѣ.
— Добрый вечеръ, Катерина! — и если нѣтъ никого и руку пожметъ крѣпко. Такой онъ былъ видный изъ себя и молодецъ всѣмъ. Наши критскіе, правду надо сказать, красавцы всѣ. Еще Янаки былъ лицомъ хуже многихъ; да вотъ — я его любила!
Разъ шелъ онъ мимо насъ и показалъ мнѣ, что у него пуговица на рукавѣ оборвалась. «Сирота я здѣсь, Катерина, кто мнѣ въ Анерокуру пришьетъ?» Я говорю: «Я тебѣ пришью!» И пришила. А когда нагнулась къ рукѣ
О самой себе мне много нечего рассказывать. Я через три года после того, как утонул отец, вышла замуж, а через год после свадьбы овдовела. Муж мой — Янаки, был каменщик, и его задавила скала: обрушилась на него, когда он работал.
Пока он женихом был, с полгода мы жили очень хорошо, и вышла за него замуж — тоже хорошо жила.
Первый раз увидала я его у нас на одной свадьбе в деревне. Он был из другого села. Пришел, стоит широкоплечий такой у стенки, облокотился и смеется, глядит на нас. Был в то время карнавал; мальтийцы-носильщики в Ханье пели и плясали, и наши молодцы выучились у итальянцев наряжаться — кто медведем, кто доктором, кто кавасом консульским в Арнаутской фустанелле. Говорят наши паликары: «Нарядись, Янаки, и ты!» «Детские, говорит, это вещи, я не стану наряжаться!» А сам искоса на меня глядит. И мне он понравился. Стал он в нашей Анерокуру работать и к матери пришел. Мы его кофеем угощали, и я тогда же про себя думала: «Никак вышла мне хорошая судьба!» Он хоть был и каменщик, а дом у него свой был и одевался он по праздникам в тонкое голубое сукно очень чисто. Щеголять любил. Я тоже хитрая, знаю, по какой дорожке он под вечер ходит с работы; сегодня нет, а на третий день и пойду по этой дорожке.
— Добрый вечер, Катерина! — и если нет никого и руку пожмет крепко. Такой он был видный из себя и молодец всем. Наши критские, правду надо сказать, красавцы все. Еще Янаки был лицом хуже многих; да вот — я его любила!
Раз шел он мимо нас и показал мне, что у него пуговица на рукаве оборвалась. «Сирота я здесь, Катерина, кто мне в Анерокуру пришьет?» Я говорю: «Я тебе пришью!» И пришила. А когда нагнулась к руке
