Долго умолялъ я ее сказать правду. Говорилъ о не доконченныхъ чувствахъ; признавался ей, что легкомысліе его и молодость меня утѣшаютъ въ томъ смыслѣ, что быть можетъ, они скоро утолятъ другъ друга, и она, спокойная, съ радостью воротится ко мнѣ. Они только и ждали моего одобренія! А я чуть не упалъ въ обморокъ, когда она спросила у меня:
— Я поѣду; а вы-то? какъ вы-то вытерпите безъ меня?
Послали за нимъ.
Едва не упалъ мнѣ въ ноги, обнялъ мои колѣни: «Она мое сокровище! Я ее буду беречь! Вѣрьте мнѣ! Не бойтесь! Дайте мнѣ хоть годъ, хоть мѣсяцъ прожить съ ней наединѣ и тогда возьмите ее хоть силой… Я васъ обоихъ вмѣстѣ видѣть не буду. Простите мнѣ! Я буду служить ей какъ рабъ… Простите мнѣ!»
Я думаю, онъ поцѣловалъ бы мою руку, если бы стыдъ не удерживалъ его.
Слава Богу — море теперь тихое, не зимнее. Объ одномъ буду молить ее, чтобы она сохранила себя для меня, если онъ измѣнитъ ей, если онъ разлюбитъ ее. Этой жертвы я требую во что бы то ни стало! Пусть пріѣдетъ больная, обезображенная, желчная, слѣпая, но лишь бы вернулась!
Проводилъ ее до города. На пароходъ не пошелъ. (Онъ внѣ себя отъ радости и ѣхалъ заранѣе съ вещами.) Мы вышли у Ливадіи изъ коляски, и я въ послѣдній разъ обнялъ ее. Она не плакала. Я сказалъ ей: «Больше отживешь, и мы будемъ ровнѣе; не бойся — годовъ тихихъ еще много впереди».
Что писать? Долго вчера видѣлъ я, какъ быстро шелъ ихъ пароходъ къ Балаклавѣ. Какъ ни мчали мои лошади,
Долго умолял я ее сказать правду. Говорил о не доконченных чувствах; признавался ей, что легкомыслие его и молодость меня утешают в том смысле, что быть может, они скоро утолят друг друга, и она, спокойная, с радостью воротится ко мне. Они только и ждали моего одобрения! А я чуть не упал в обморок, когда она спросила у меня:
— Я поеду; а вы-то? как вы-то вытерпите без меня?
Послали за ним.
Едва не упал мне в ноги, обнял мои колени: «Она мое сокровище! Я ее буду беречь! Верьте мне! Не бойтесь! Дайте мне хоть год, хоть месяц прожить с ней наедине и тогда возьмите ее хоть силой… Я вас обоих вместе видеть не буду. Простите мне! Я буду служить ей как раб… Простите мне!»
Я думаю, он поцеловал бы мою руку, если бы стыд не удерживал его.
Слава Богу — море теперь тихое, не зимнее. Об одном буду молить ее, чтобы она сохранила себя для меня, если он изменит ей, если он разлюбит ее. Этой жертвы я требую во что бы то ни стало! Пусть приедет больная, обезображенная, желчная, слепая, но лишь бы вернулась!
Проводил ее до города. На пароход не пошел. (Он вне себя от радости и ехал заранее с вещами.) Мы вышли у Ливадии из коляски, и я в последний раз обнял ее. Она не плакала. Я сказал ей: «Больше отживешь, и мы будем ровнее; не бойся — годов тихих еще много впереди».
Что писать? Долго вчера видел я, как быстро шел их пароход к Балаклаве. Как ни мчали мои лошади,
