Вчера вечеромъ мы долго говорили съ Маврогени съ глазу на глазъ. Онъ безпокоится о томъ, что ему дѣлать, если миръ не будетъ заключенъ. Какъ попасть къ русскимъ, не нарушая честнаго слова?.. Онъ думаетъ уѣхать въ Турцію и возвратиться черезъ мѣсяцъ совсѣмъ сызнова черезъ Молдавію и сухимъ путемъ, черезъ Перекопъ, въ нашъ лагерь. Слово сдержано, — онъ не бѣжалъ; онъ уѣхалъ на родину. А послѣ — это уже нѣчто вовсе новое. Это умно придумано.
Все кончено! все рѣшено! Утромъ я пошелъ, по обыкновенію, осмотрѣть садъ и возвратился довольно усталый со стороны той лужайки за домомъ, за которой полукругъ кипарисовъ. Надо замѣтить, что домъ нашъ прислоненъ къ этому лугу задомъ, и прямо съ него можно шагнуть на балконъ. Я такъ и хотѣлъ сдѣлать. Подхожу — Маврогени стоитъ спиной ко мнѣ у перилъ, а Лиза сидитъ передъ нимъ на стулѣ: лицо ея скрыто въ его рукахъ, а ея руки обняли его колѣни. Они не слыхали, какъ я шелъ по травѣ, и я поспѣшно удалился. Остался я одинъ, и все во мнѣ было и полно, и взволновано. И жалость непонятная, и радость, что ей весело и хорошо… Не такъ ли волнуется и блаженствуетъ мать, когда сынъ покидаетъ ее для успѣховъ и наслажденья? Хотѣлъ итти… ищу шляпу — она на мнѣ… Хотѣлъ итти къ морю, — не могъ. Сѣлъ опять къ столу, закрылся руками, чтобы свѣтъ Божій забыть, и спросилъ себя:
— Зачѣмъ ты не ревнуешь? Какъ смѣешь ты не ревновать? Но что же дѣлать мнѣ, если во мнѣ нѣтъ ни искры ревности? Что дѣлать мнѣ, если она мнѣ давно не жена, а моя дочь, мое созданіе?..
— Но твоя дочь, твое созданіе гибнетъ! Она падаетъ!.. Протяни ей крѣпкую руку стараго друга… Удержи ее на краю!..
Вчера вечером мы долго говорили с Маврогени с глазу на глаз. Он беспокоится о том, что ему делать, если мир не будет заключен. Как попасть к русским, не нарушая честного слова?.. Он думает уехать в Турцию и возвратиться через месяц совсем сызнова через Молдавию и сухим путем, через Перекоп, в наш лагерь. Слово сдержано, — он не бежал; он уехал на родину. А после — это уже нечто вовсе новое. Это умно придумано.
Всё кончено! всё решено! Утром я пошел, по обыкновению, осмотреть сад и возвратился довольно усталый со стороны той лужайки за домом, за которой полукруг кипарисов. Надо заметить, что дом наш прислонен к этому лугу задом, и прямо с него можно шагнуть на балкон. Я так и хотел сделать. Подхожу — Маврогени стоит спиной ко мне у перил, а Лиза сидит перед ним на стуле: лицо её скрыто в его руках, а её руки обняли его колени. Они не слыхали, как я шел по траве, и я поспешно удалился. Остался я один, и всё во мне было и полно, и взволновано. И жалость непонятная, и радость, что ей весело и хорошо… Не так ли волнуется и блаженствует мать, когда сын покидает ее для успехов и наслажденья? Хотел идти… ищу шляпу — она на мне… Хотел идти к морю, — не мог. Сел опять к столу, закрылся руками, чтобы свет Божий забыть, и спросил себя:
— Зачем ты не ревнуешь? Как смеешь ты не ревновать? Но что же делать мне, если во мне нет ни искры ревности? Что делать мне, если она мне давно не жена, а моя дочь, мое создание?..
— Но твоя дочь, твое создание гибнет! Она падает!.. Протяни ей крепкую руку старого друга… Удержи ее на краю!..
