Пріѣхалъ. Все ожило у насъ. Дай Богъ здоровья Боске! Лиза громко поетъ по утрамъ, когда выйдетъ къ чаю въ залу. Онъ клянется, что скоро будетъ миръ. Прыгаетъ отъ радости, твердитъ: «миръ! миръ!»
Ужъ скоро двѣ недѣли, какъ Маврогени у насъ. Мы возили его вездѣ по горамъ, въ Ялту, въ Алупку. Онъ все хвалитъ; иногда какъ будто безъ вниманія, иногда съ восторгомъ. Безпрестанно говоритъ о русскихъ: онъ видѣлъ еще русскихъ плѣнныхъ; онъ любитъ русское кушанье; это русская церковь, въ русскомъ вкусѣ; а самъ въ первый разъ видѣлъ подъ Севастополемъ русскій монастырь.
Нашихъ бородатыхъ дворовыхъ, кучеровъ, извозчиковъ, въ Ялтѣ принимаетъ за монаховъ, потому что у грековъ всѣ, кромѣ монаховъ и священниковъ, брѣютъ бороды.
Въ немъ странное соединеніе грека съ итальянцемъ. Греческой сухости въ немъ нѣтъ, и лицомъ онъ больше на итальянца походитъ. Во французскомъ языкѣ онъ ошибается какъ итальянецъ, а когда хочетъ выучиться русскимъ словамъ, произноситъ ихъ какъ грекъ. Меня это смѣшитъ, но Лиза не можетъ слышать этого и говоритъ: «Ужъ лучше бы не учился по-русски! Точно еврей» (портной изъ Ялты). Политическія убѣжденія въ немъ крѣпки, и въ нихъ онъ истинный грекъ героическаго взгляда. Россію обожаетъ, хотя и не знаетъ ея; горой за православіе, хотя самъ лѣнится ѣхать къ обѣднѣ; съ наслажденіемъ разсказываетъ о турецкихъ несправедливостяхъ, о грубости англичанъ; ни въ Македоніи, ни даже въ Румеліи не хочетъ и слышать о славянахъ — все греки. Мечтаетъ о томъ, какъ было бы хорошо, если бы составились двѣ большія православныя земли — сухопутная Россія и морская, большая Греція, которая бы вытѣснила англійскій флагъ изъ Средиземнаго моря и просвѣтила бы даже мохамедан-
Приехал. Всё ожило у нас. Дай Бог здоровья Боске! Лиза громко поет по утрам, когда выйдет к чаю в залу. Он клянется, что скоро будет мир. Прыгает от радости, твердит: «мир! мир!»
Уж скоро две недели, как Маврогени у нас. Мы возили его везде по горам, в Ялту, в Алупку. Он всё хвалит; иногда как будто без внимания, иногда с восторгом. Беспрестанно говорит о русских: он видел еще русских пленных; он любит русское кушанье; это русская церковь, в русском вкусе; а сам в первый раз видел под Севастополем русский монастырь.
Наших бородатых дворовых, кучеров, извозчиков, в Ялте принимает за монахов, потому что у греков все, кроме монахов и священников, бреют бороды.
В нём странное соединение грека с итальянцем. Греческой сухости в нём нет, и лицом он больше на итальянца походит. Во французском языке он ошибается как итальянец, а когда хочет выучиться русским словам, произносит их как грек. Меня это смешит, но Лиза не может слышать этого и говорит: «Уж лучше бы не учился по-русски! Точно еврей» (портной из Ялты). Политические убеждения в нём крепки, и в них он истинный грек героического взгляда. Россию обожает, хотя и не знает её; горой за православие, хотя сам ленится ехать к обедне; с наслаждением рассказывает о турецких несправедливостях, о грубости англичан; ни в Македонии, ни даже в Румелии не хочет и слышать о славянах — всё греки. Мечтает о том, как было бы хорошо, если бы составились две большие православные земли — сухопутная Россия и морская, большая Греция, которая бы вытеснила английский флаг из Средиземного моря и просветила бы даже мохамедан-
