Я разочаровалъ его немного тѣмъ, что сказалъ: «Между русскими и русскими есть большая разница. Народъ, правда, набоженъ, но нравами не слишкомъ строгъ; а общество вовсе ужъ не строгаго нрава и, къ сожалѣнію, не слишкомъ религіозно. Если и есть гдѣ строгость семейныхъ нравовъ, такъ это скорѣй въ богатомъ дворянствѣ, — прибавилъ я, — а средній кругъ нашъ, который образовался не столько выработкой снизу, сколько распаденіемъ сверху, скорѣй страдаетъ распущенностью, чѣмъ излишней суровостью семейнаго начала».
— Какъ это странно! Какъ это странно! — повторялъ Маврогени. — А у насъ, грековъ, нравы строги. Говорятъ, это турецкое иго очистило народъ. Я не знаю. Такъ думаютъ другіе.
— Не знаю, — отвѣчалъ я, — иго ли это очистило или что другое. И крымскіе греки въ семьяхъ строже русскихъ. Если ссоръ у нихъ меньше, чѣмъ у насъ, такъ порядка внутренняго, навѣрное, больше. Всѣ мужья у нихъ, во-первыхъ, ревнивы, если не по натурѣ, такъ по обязанности и для приличія.
— Развѣ можно не ревновать жену, если ей кто-нибудь нравится? — спросилъ онъ съ лукавымъ любопытствомъ.
— Можно ! — отвѣчалъ я, — у насъ многіе не ревнуютъ, а только притворятся изъ страха чужихъ разговоровъ. А есть изрѣдка такіе, которые не ревнуютъ и не притворяются!
Онъ задумался, и мы простились.
Севастополь отданъ. Иные говорятъ: чѣмъ хуже, тѣмъ лучше. Можетъ быть; для Россіи они и правы; но мнѣ, крымскому жителю, страшно за Крымъ.
Вчера пріѣзжалъ Бертранъ. Онъ былъ деликатенъ; опустилъ глаза и сказалъ между прочимъ: «Это было дѣло военной удачи, поворотъ фортуны. Русскіе были такъ же мужественны, какъ и во время перваго штурма!»
Я разочаровал его немного тем, что сказал: «Между русскими и русскими есть большая разница. Народ, правда, набожен, но нравами не слишком строг; а общество вовсе уж не строгого нрава и, к сожалению, не слишком религиозно. Если и есть где строгость семейных нравов, так это скорей в богатом дворянстве, — прибавил я, — а средний круг наш, который образовался не столько выработкой снизу, сколько распадением сверху, скорей страдает распущенностью, чем излишней суровостью семейного начала».
— Как это странно! Как это странно! — повторял Маврогени. — А у нас, греков, нравы строги. Говорят, это турецкое иго очистило народ. Я не знаю. Так думают другие.
— Не знаю, — отвечал я, — иго ли это очистило или что другое. И крымские греки в семьях строже русских. Если ссор у них меньше, чем у нас, так порядка внутреннего, наверное, больше. Все мужья у них, во-первых, ревнивы, если не по натуре, так по обязанности и для приличия.
— Разве можно не ревновать жену, если ей кто-нибудь нравится? — спросил он с лукавым любопытством.
— Можно ! — отвечал я, — у нас многие не ревнуют, а только притворятся из страха чужих разговоров. А есть изредка такие, которые не ревнуют и не притворяются!
Он задумался, и мы простились.
Севастополь отдан. Иные говорят: чем хуже, тем лучше. Может быть; для России они и правы; но мне, крымскому жителю, страшно за Крым.
Вчера приезжал Бертран. Он был деликатен; опустил глаза и сказал между прочим: «Это было дело военной удачи, поворот фортуны. Русские были так же мужественны, как и во время первого штурма!»
