№ 1,568-й и т. д. Какая разница — Маврогени! Какое простодушіе, какая искренняя, пламенная молодость во всемъ, въ улыбкѣ, въ блескѣ синихъ очей, въ черныхъ короткихъ кудряхъ, которыя падаютъ на лобъ, въ жаждѣ жить и веселиться! Еще прежде я хвалилъ его наружность Бертрану, особенно блѣдно-золотой цвѣтъ его лица и кроткаго, и лукаваго, и веселаго; Бертранъ согласился со мной и сказалъ: «надо уговорить его, чтобы онъ привезъ съ собою свой албанскій костюмъ: тогда посмотрите!» И точно, пришлось мнѣ подивиться, какъ можетъ быть красивъ человѣкъ, когда онъ одѣтъ по-человѣчески, а не по-нашему! Вошелъ онъ въ густой бѣлой чистой фустанеллѣ въ малиновой расшитой обуви съ кисточками на загнутыхъ носкахъ; золотой широкій поясъ, полный оружія; синяя куртка разукрашена тонкими золотыми разводами; длинная красная феска набекрень, и съ плеча на грудь падаетъ пышная голубая кисть!
Я вслухъ пожалѣлъ, что не родился живописцемъ. Бертранъ обратился къ Лизѣ и сказалъ: «А я, madame, жалѣю, что я не женщина, когда вижу его албанцемъ!».
Лиза покраснѣла и не отвѣчала ему. Маврогени былъ необыкновенно естествененъ, пока мы его разсматривали. Не скрывалъ своего удовольствія, смѣялся и не былъ смущенъ. Понравилось мнѣ также то, что онъ мало знаетъ и не скрываетъ своего невѣжества; на словахъ какъ будто стыдится, а лицо веселое. Увидалъ у меня на стѣнѣ портреты знаменитыхъ людей и спрашиваетъ: «Это кто?» Это Листъ. «Кто такой Листъ?» «А тутъ подписано Ройе-Колларъ; что онъ сдѣлалъ, Ройе-Колларъ?..» «Кто такой Бальзакъ?» — Странно, — отвѣчалъ я, — что вы не знаете ни Листа, ни Бальзака. Про Ройе-Коллара я не говорю — это лицо скромное и серьезное, не для молодыхъ повѣсъ…
— Не знаю, говоритъ, извините! Мнѣ такъ совѣстно.
А самъ и не думаетъ совѣститься…
— Mavroguéni est un brave garçon, mais c’est une tête un peu felée, говоритъ о немъ Бертранъ съ высокомѣріемъ старшаго и глубокомысленнаго друга.
№ 1,568-й и т. д. Какая разница — Маврогени! Какое простодушие, какая искренняя, пламенная молодость во всём, в улыбке, в блеске синих очей, в черных коротких кудрях, которые падают на лоб, в жажде жить и веселиться! Еще прежде я хвалил его наружность Бертрану, особенно бледно-золотой цвет его лица и кроткого, и лукавого, и веселого; Бертран согласился со мной и сказал: «надо уговорить его, чтобы он привез с собою свой албанский костюм: тогда посмотрите!» И точно, пришлось мне подивиться, как может быть красив человек, когда он одет по-человечески, а не по-нашему! Вошел он в густой белой чистой фустанелле в малиновой расшитой обуви с кисточками на загнутых носках; золотой широкий пояс, полный оружия; синяя куртка разукрашена тонкими золотыми разводами; длинная красная феска набекрень, и с плеча на грудь падает пышная голубая кисть!
Я вслух пожалел, что не родился живописцем. Бертран обратился к Лизе и сказал: «А я, madame, жалею, что я не женщина, когда вижу его албанцем!».
Лиза покраснела и не отвечала ему. Маврогени был необыкновенно естественен, пока мы его рассматривали. Не скрывал своего удовольствия, смеялся и не был смущен. Понравилось мне также то, что он мало знает и не скрывает своего невежества; на словах как будто стыдится, а лицо веселое. Увидал у меня на стене портреты знаменитых людей и спрашивает: «Это кто?» Это Лист. «Кто такой Лист?» «А тут подписано Ройе-Коллар; что он сделал, Ройе-Коллар?..» «Кто такой Бальзак?» — Странно, — отвечал я, — что вы не знаете ни Листа, ни Бальзака. Про Ройе-Коллара я не говорю — это лицо скромное и серьезное, не для молодых повес…
— Не знаю, говорит, извините! Мне так совестно.
А сам и не думает совеститься…
— Mavroguéni est un brave garçon, mais c’est une tête un peu felée, говорит о нём Бертран с высокомерием старшего и глубокомысленного друга.
