сіи. А наши-то селезенки на береговой линіи, что за объемъ, что за консистенція!.. Я забылъ тамъ, какая это бываетъ нормальная селезенка!»
Я заглянулъ туда; одинъ изъ нихъ, молодой, почти дитя, бѣлый, розовый, кудрявый, дерзко облокотился на трупъ, держитъ въ рукѣ что-то черное и кровавое и любуется; другой пилитъ черепъ мертвецу и кричитъ на фельдшера, чтобы крѣпче держалъ, чтобы не моталась голова туда и сюда. Я спросилъ, не капитана ли К—го они вскрываютъ.
— Нѣтъ. Что вамъ угодно? — надменно отвѣчалъ кровожадный хиругръ.
Я хотѣлъ уйти; но въ ту минуту два солдата внесли трупъ моего капитана и положили его въ уголъ на землю. Какое желтое, налитое лицо! Знакомыя морщины были какъ будто разглажены… И, что ужаснѣе всего, челюсти его были подвязаны пестрымъ шарфомъ, который былъ мнѣ знакомъ 20 лѣтъ тому назадъ. Шарфъ тотъ дала мнѣ тогда вторая дочь его; мы любили другъ друга; особенно она меня, но я былъ вѣтренъ тогда и, уѣзжая, позабылъ ея подарокъ у нихъ въ домѣ. Говорятъ, она неутѣшно плакала при одномъ взглядѣ на этотъ шарфъ.
Нѣтъ, скорѣй домой! Лиза права. И зато, что за блаженство, когда мы опять поѣхали мимо Салгира и душистыхъ садовъ, потомъ по лѣсамъ къ Таушанъ-Базару! Смотрѣли на аспидную стѣну Чатыръ-Дага, который былъ у насъ вправо. Въ Алуштѣ мы кормили лошадей, гуляли у моря по песку, любовались на старую башню, вокругъ которой ступенями лѣпятся татарскія хижины съ навѣсами и колонками и вьется виноградъ.
Уже было совсѣмъ поздно, когда мы увидали наши огоньки подъ горою, и Христинью, и кошечку, и все то, что мы обожаемъ…
Однако и здѣсь не безъ приключеній!
Третьяго дня въ сосѣднюю татарскую деревню пріѣхали вечеромъ четыре казака, напились и заснули. Поутру
сии. А наши-то селезенки на береговой линии, что за объем, что за консистенция!.. Я забыл там, какая это бывает нормальная селезенка!»
Я заглянул туда; один из них, молодой, почти дитя, белый, розовый, кудрявый, дерзко облокотился на труп, держит в руке что-то черное и кровавое и любуется; другой пилит череп мертвецу и кричит на фельдшера, чтобы крепче держал, чтобы не моталась голова туда и сюда. Я спросил, не капитана ли К—го они вскрывают.
— Нет. Что вам угодно? — надменно отвечал кровожадный хирург.
Я хотел уйти; но в ту минуту два солдата внесли труп моего капитана и положили его в угол на землю. Какое желтое, налитое лицо! Знакомые морщины были как будто разглажены… И, что ужаснее всего, челюсти его были подвязаны пестрым шарфом, который был мне знаком 20 лет тому назад. Шарф тот дала мне тогда вторая дочь его; мы любили друг друга; особенно она меня, но я был ветрен тогда и, уезжая, позабыл её подарок у них в доме. Говорят, она неутешно плакала при одном взгляде на этот шарф.
Нет, скорей домой! Лиза права. И зато, что за блаженство, когда мы опять поехали мимо Салгира и душистых садов, потом по лесам к Таушан-Базару! Смотрели на аспидную стену Чатыр-Дага, который был у нас вправо. В Алуште мы кормили лошадей, гуляли у моря по песку, любовались на старую башню, вокруг которой ступенями лепятся татарские хижины с навесами и колонками и вьется виноград.
Уже было совсем поздно, когда мы увидали наши огоньки под горою, и Христинью, и кошечку, и всё то, что мы обожаем…
Однако и здесь не без приключений!
Третьего дня в соседнюю татарскую деревню приехали вечером четыре казака, напились и заснули. Поутру
