— Что жъ, поѣдемъ? — спросилъ я, когда мы остались одни.
— Какъ вы хотите.
— Я хочу… А ты?
— И я хочу, — сказала она.
Я спросилъ, училась ли она танцовать? Она отвѣчала, что учиться — не училась, а такъ знаетъ.
Я рѣшился, конечно, одѣть ее самъ, потому что она ничего не знаетъ. Послалъ за француженкой для моды, а вкусъ предоставилъ себѣ. Бѣлый тарлатанъ, широкій черный бархатъ гдѣ нужно и блѣдно-розовыя маргаритки превосходной работы — вотъ и все… Вѣеръ купилъ хорошій, француженка говорила все «ah! bah! vous n’êtes pas dégoûté!», когда я ей говорилъ, какъ сдѣлать cache-peigne изъ чернаго бархата и маргаритокъ.
Хоть куда вышла моя Лиза!..
Сѣли въ коляску и спустились за Салгиръ къ пышнымъ и тихимъ садамъ, изъ которыхъ дулъ влажный, упитанный запахомъ горькаго миндаля вѣтерокъ. (Въ это время всегда цвѣтетъ здѣсь множество бѣлой повилики.) Сквозь чащу старыхъ тополей и каштановъ ужъ видны были разноцвѣтные фонари, и музыка играла восхитительный вальсъ. Лиза молчала, и я молчалъ. Вошли. Зала была полна. Гвардейцы, гусары, уланы, моряки, чиновники, щеголи, нѣсколько шотландскихъ плѣнныхъ красавцевъ, дамъ множество. Дочери барона взяли Лизу, а меня повели играть въ карты. Я насилу вытерпѣлъ два роббера и вышелъ въ залу. Смотрю, моя дочь танцуетъ больше другихъ: то съ тѣмъ, то съ другимъ, и говоритъ довольно свободно. Я отъ радости проигрался въ пухъ!
Заря занималась, когда мы уѣхали. Лиза заснула, заснула въ коляскѣ; а я былъ такъ взволнованъ печальными воспоминаніями, мыслями объ ней и о моей собственной судьбѣ, что и дома уснуть уже не могъ.
Лиза встала поздно и цѣлый день была грустна; послѣ обѣда она позвала меня за городъ. Мы уѣхали въ садъ Княжевича, одинъ изъ лучшихъ въ этомъ зеленомъ поясѣ
— Что ж, поедем? — спросил я, когда мы остались одни.
— Как вы хотите.
— Я хочу… А ты?
— И я хочу, — сказала она.
Я спросил, училась ли она танцевать? Она отвечала, что учиться — не училась, а так знает.
Я решился, конечно, одеть ее сам, потому что она ничего не знает. Послал за француженкой для моды, а вкус предоставил себе. Белый тарлатан, широкий черный бархат где нужно и бледно-розовые маргаритки превосходной работы — вот и всё… Веер купил хороший, француженка говорила всё «ah! bah! vous n’êtes pas dégoûté!», когда я ей говорил, как сделать cache-peigne из черного бархата и маргариток.
Хоть куда вышла моя Лиза!..
Сели в коляску и спустились за Салгир к пышным и тихим садам, из которых дул влажный, упитанный запахом горького миндаля ветерок. (В это время всегда цветет здесь множество белой повилики.) Сквозь чащу старых тополей и каштанов уж видны были разноцветные фонари, и музыка играла восхитительный вальс. Лиза молчала, и я молчал. Вошли. Зала была полна. Гвардейцы, гусары, уланы, моряки, чиновники, щеголи, несколько шотландских пленных красавцев, дам множество. Дочери барона взяли Лизу, а меня повели играть в карты. Я насилу вытерпел два роббера и вышел в залу. Смотрю, моя дочь танцует больше других: то с тем, то с другим, и говорит довольно свободно. Я от радости проигрался в пух!
Заря занималась, когда мы уехали. Лиза заснула, заснула в коляске; а я был так взволнован печальными воспоминаниями, мыслями об ней и о моей собственной судьбе, что и дома уснуть уже не мог.
Лиза встала поздно и целый день была грустна; после обеда она позвала меня за город. Мы уехали в сад Княжевича, один из лучших в этом зеленом поясе
