Катеринѣ Платоновнѣ хуже и хуже; она, кажется, не переживетъ весны. Сегодня она одна сидѣла на скамьѣ въ тѣни; я подошелъ къ ней.
— Въ дальній путь собираюсь! — сказала она печально.
Я молчалъ.
— Благодарить васъ или нѣтъ? — спросила она.
— Не благодарите, — отвѣчалъ я, — мы квиты. Мнѣ было легче этотъ годъ. И васъ и Лизу я очень люблю.
— Ахъ, Лиза! Лиза! — воскликнула бѣдная мать и заплакала. — Лиза, дитя мое родное! Отрада, жизнь моя! Что я съ тобой сдѣлаю, дочь моя милая? Куда я дѣну тебя?
— Куда? — сказалъ я: — никуда. Пусть здѣсь живетъ.
— А языки?
— Я сдѣлаю ее наслѣдницей моей. Встрѣтится женихъ и получше Маринаки. Кого вы боитесь? Мнѣній Зильхмиллера, который румянится, и ему подобныхъ?
Катерина Платоновна думала, а мнѣ хотѣлось поглубже войти въ ея душу, и я продолжалъ:
— И наконецъ всякій знаетъ, что я ей двоюродный дядя, плѣшивъ, сорокъ пять лѣтъ, отжилъ. Поставьте себя на мѣсто другихъ и судите — чѣмъ я не опекунъ?
— Ваше открытое чело всѣмъ нравится; на немъ печать, мысли, — отвѣчала она. — У васъ лицо пріятное, выразительное. Вы бодры и здоровы… Повѣрьте, найдутся низкіе люди… и наконецъ вы сами не безсмертны; а что она будетъ и безъ васъ, и безъ меня!
Я отклонился отъ разговора, желая подумать. Когда Катерина Платоновна уснула, я позвалъ Лизу гулять. Вечеръ былъ прохладный. Она повязалась по-русски бѣлымъ платкомъ, а этотъ уборъ смягчалъ ея строгое лицо.
— Лиза! — сказалъ я, — если твоя мать умретъ, что ты будешь дѣлать?..
Она просила не говорить о матери, но я настаивалъ.
— Я знаю, ты цѣлый день плачешь, когда одна. Ты знаешь, она сильно больна. Любя ее, подумай о себѣ…
Катерине Платоновне хуже и хуже; она, кажется, не переживет весны. Сегодня она одна сидела на скамье в тени; я подошел к ней.
— В дальний путь собираюсь! — сказала она печально.
Я молчал.
— Благодарить вас или нет? — спросила она.
— Не благодарите, — отвечал я, — мы квиты. Мне было легче этот год. И вас и Лизу я очень люблю.
— Ах, Лиза! Лиза! — воскликнула бедная мать и заплакала. — Лиза, дитя мое родное! Отрада, жизнь моя! Что я с тобой сделаю, дочь моя милая? Куда я дену тебя?
— Куда? — сказал я: — никуда. Пусть здесь живет.
— А языки?
— Я сделаю ее наследницей моей. Встретится жених и получше Маринаки. Кого вы боитесь? Мнений Зильхмиллера, который румянится, и ему подобных?
Катерина Платоновна думала, а мне хотелось поглубже войти в её душу, и я продолжал:
— И наконец всякий знает, что я ей двоюродный дядя, плешив, сорок пять лет, отжил. Поставьте себя на место других и судите — чем я не опекун?
— Ваше открытое чело всем нравится; на нём печать, мысли, — отвечала она. — У вас лицо приятное, выразительное. Вы бодры и здоровы… Поверьте, найдутся низкие люди… и наконец вы сами не бессмертны; а что она будет и без вас, и без меня!
Я отклонился от разговора, желая подумать. Когда Катерина Платоновна уснула, я позвал Лизу гулять. Вечер был прохладный. Она повязалась по-русски белым платком, а этот убор смягчал её строгое лицо.
— Лиза! — сказал я, — если твоя мать умрет, что ты будешь делать?..
Она просила не говорить о матери, но я настаивал.
— Я знаю, ты целый день плачешь, когда одна. Ты знаешь, она сильно больна. Любя ее, подумай о себе…
