рубль серебромъ и хотѣла дать ему на чай, но я остановилъ ее. Почему же начало этой встрѣчи порадовало меня, а конецъ огорчилъ? Гдѣ же ревность? Или это оттого, что я нахожу Алешу лучше себя, а Маринаки хуже? Что за странная роль! Отецъ? Но отецъ сравниваетъ только Алешу и Маринаки, A и B. А у меня еще является между ними C, и это C — я самъ.
Катерина Платоновна нездорова. Сверхъ того ее огорчила скрытность дочери; мы недавно только узнали, что Маринаки дѣлалъ ей предложеніе, и она отказала. Она боялась, что мать будетъ жалѣть объ этомъ, и скрывала до сихъ поръ. Я долго журилъ Лизу за эгоизмъ и объяснилъ ей, что отъ такой доброй и несчастной матери можно перенести замѣчанія, что принуждать ее никто бы не сталъ, а если любишь мать, не надо скрываться отъ нея. Онѣ помирились. Лиза просила у нея прощенья. Она слушается меня, я это давно вижу. И мнѣ захотѣлось признаться Катеринѣ Платоновнѣ, что я не разъ смѣялся надъ Маринаки и доказывалъ Лизѣ, насколько она выше такого жениха. «Хорошо ли вы это сдѣлали?» спросила бѣдная мать съ такимъ чувствомъ, что я на минуту смутился. Но потомъ напомнилъ ей, что она сама, однако, предпочла бы своего мужа господину Маринаки.
— То я, — сказала она. — Свои страданья не такъ еще страшны. А сокровище мое, дочь родную, не вѣрнѣе ли по гладкому пути ввести въ хаосъ жизни?
Я возразилъ ей на это, что она вѣрно бы не желала, чтобы сынъ ея покупалъ покой и право итти по гладкому пути въ «хаосъ жизни» цѣною чести?
— La vertu conjugale est le courage et l’honneur de la femme! — замѣтила мать.
Я съ этимъ не согласился. Надо еще знать, съ кѣмъ соблюдается vertu conjugale!
рубль серебром и хотела дать ему на чай, но я остановил ее. Почему же начало этой встречи порадовало меня, а конец огорчил? Где же ревность? Или это оттого, что я нахожу Алешу лучше себя, а Маринаки хуже? Что за странная роль! Отец? Но отец сравнивает только Алешу и Маринаки, A и B. А у меня еще является между ними C, и это C — я сам.
Катерина Платоновна нездорова. Сверх того ее огорчила скрытность дочери; мы недавно только узнали, что Маринаки делал ей предложение, и она отказала. Она боялась, что мать будет жалеть об этом, и скрывала до сих пор. Я долго журил Лизу за эгоизм и объяснил ей, что от такой доброй и несчастной матери можно перенести замечания, что принуждать ее никто бы не стал, а если любишь мать, не надо скрываться от нее. Они помирились. Лиза просила у нее прощенья. Она слушается меня, я это давно вижу. И мне захотелось признаться Катерине Платоновне, что я не раз смеялся над Маринаки и доказывал Лизе, насколько она выше такого жениха. «Хорошо ли вы это сделали?» — спросила бедная мать с таким чувством, что я на минуту смутился. Но потом напомнил ей, что она сама, однако, предпочла бы своего мужа господину Маринаки.
— То я, — сказала она. — Свои страданья не так еще страшны. А сокровище мое, дочь родную, не вернее ли по гладкому пути ввести в хаос жизни?
Я возразил ей на это, что она, верно бы, не желала, чтобы сын ее покупал покой и право идти по гладкому пути в «хаос жизни» ценою чести?
— La vertu conjugale est le courage et l’honneur de la femme! — заметила мать.
Я с этим не согласился. Надо еще знать, с кем соблюдается vertu conjugale!
