Мнѣ было очень досадно, когда я давеча вышелъ въ гостиную и засталъ у дамъ Маринаки. Онъ опять сталъ чаще ѣздить!
Сначала (не съ самаго начала, когда я никого не хотѣлъ видѣть, а на второй годъ) я немного сблизился съ нимъ. Странно! Складъ его ума и родъ его образованія не внушаютъ довѣрія, а характера онъ хорошаго и, кажется, честнаго. Я тогда мало зналъ Крымъ. Когда онъ мнѣ говорилъ, что на сѣверномъ склонѣ Таврическаго хребта, тѣнистомъ и прохладномъ, были колоніи готовъ и что въ Ман-гун-Кале жилъ ихъ герцогъ, побѣжденный и убитый турками, приводилъ, не помню какъ, по этому поводу «Слово о полку Игоревѣ» и половцевъ — все мнѣ казалось, что онъ выдумываетъ. Съ удивленіемъ узналъ я потомъ, что въ его словахъ было много правды; конечно, онъ не ученъ, не археологъ и могъ ошибиться въ частностяхъ, но вѣдь и ученые оспариваютъ другъ друга и обличаютъ другъ друга въ ошибкахъ. Однимъ словомъ, онъ оказался гораздо правдивѣе, чѣмъ я ожидалъ. Но что бы вы подумали о человѣкѣ, который никогда изъ своей губерніи не выѣзжалъ, который и говоритъ тихо, и глядитъ томно; тихо и томно волочится за женщинами, носитъ щегольское платье и стриженые бакенбарды, страдаетъ всегда грудью и спиннымъ хребтомъ, проводитъ дни за французскими романами въ большомъ креслѣ, пишетъ самъ, наконецъ, и говоритъ: «У меня написано во всякихъ родахъ столько, чтобы запрудить на два года всѣ періодическія изданія; но редакторы хитры, я боюсь ихъ; они цѣнятъ имя автора, а не достоинство вещи». Напечаталъ на свой счетъ въ Харьковѣ романъ подъ заглавіемъ «Глухое горе» и раздаетъ его даромъ кому угодно. Я прочелъ. Изысканный языкъ и ничего живого. «Этотъ нравственный эмбріонъ»; «пошлая кратность свѣтскихъ отношеній». Множество французскихъ, татарскихъ и греческихъ словъ безъ нужды.
Однако онъ ровнаго характера и добръ, я имѣю на это доказательства; не то, чтобы необыкновенно добръ, а добръ, какъ многіе, и женщина невзыскательная могла бы
Мне было очень досадно, когда я давеча вышел в гостиную и застал у дам Маринаки. Он опять стал чаще ездить!
Сначала (не с самого начала, когда я никого не хотел видеть, а на второй год) я немного сблизился с ним. Странно! Склад его ума и род его образования не внушают доверия, а характера он хорошего и, кажется, честного. Я тогда мало знал Крым. Когда он мне говорил, что на северном склоне Таврического хребта, тенистом и прохладном, были колонии готов и что в Ман-гун-Кале жил их герцог, побежденный и убитый турками, приводил, не помню как, по этому поводу «Слово о полку Игореве» и половцев — всё мне казалось, что он выдумывает. С удивлением узнал я потом, что в его словах было много правды; конечно, он не учен, не археолог и мог ошибиться в частностях, но ведь и ученые оспаривают друг друга и обличают друг друга в ошибках. Одним словом, он оказался гораздо правдивее, чем я ожидал. Но что бы вы подумали о человеке, который никогда из своей губернии не выезжал, который и говорит тихо, и глядит томно; тихо и томно волочится за женщинами, носит щегольское платье и стриженые бакенбарды, страдает всегда грудью и спинным хребтом, проводит дни за французскими романами в большом кресле, пишет сам, наконец, и говорит: «У меня написано во всяких родах столько, чтобы запрудить на два года все периодические издания; но редакторы хитры, я боюсь их; они ценят имя автора, а не достоинство вещи». Напечатал на свой счет в Харькове роман под заглавием «Глухое горе» и раздает его даром кому угодно. Я прочел. Изысканный язык и ничего живого. «Этот нравственный эмбрион»; «пошлая кратность светских отношений». Множество французских, татарских и греческих слов без нужды.
Однако он ровного характера и добр, я имею на это доказательства; не то, чтобы необыкновенно добр, а добр, как многие, и женщина невзыскательная могла бы
