и бѣдность не страшна. Что за міръ, что за живое забвеніе! Какія слова изобразятъ то, что я чувствовалъ? Только прекрасные стихи могли бы сравняться и съ природой этой, и съ тихой жизнью здѣшнихъ людей, и съ тѣмъ ощущеніемъ восторженнаго покоя, которымъ я упивался сегодня, когда лошадь моя то осторожно спускалась съ камня на камень по высохшему руслу ручья, то бѣжала съ горы на горку по гладкой дорогѣ. Какое счастливое сочетаніе дикихъ картинъ съ изящными слѣдами просвѣщенія! Здѣсь надо мной сосна поднялась изъ голаго камня и на такой отвѣсной громадѣ, что смотрѣть на нее отъ подошвы трудно, а у подножья этого гигантскаго камня шоссе; а прямо съ шоссе одинъ шагъ въ поблекшій на зиму цвѣтникъ и на чистый дворъ готической дачи. Иныя деревья въ саду оброняли листья, а другія — лавръ, кипарисъ и лавровишневый кустъ зелени — какъ лѣтомъ. Къ оградѣ, по которой самъ собою ползетъ плющъ, привязаны двѣ прекрасныя осѣдланныя лошади. Высокая дѣвушка въ легкомъ платьѣ гуляетъ съ книгой между миртами. Еще шагъ — и дача волшебно скрылась за куполомъ черной сланцовой скалы, округленной, какъ хребетъ скорченнаго звѣря. Страшныя глыбы сѣрыхъ камней въ вѣковѣчной неподвижности какъ бы катятся съ горъ въ море. Татарка на плоской крышѣ стелетъ коверъ; изъ трубы дымокъ; красный перецъ виситъ у дверей… Мулы тонутъ въ зелени… Нѣтъ, одинъ Пушкинъ достоинъ былъ этой жизни…
Кто видѣлъ край, гдѣ роскошью природы
Оживлены дубравы и луга,
Гдѣ весело синѣютъ, блещутъ воды,
Роскошные лаская берега;
Гдѣ на холмы, подъ ковровые своды
Не смѣютъ лечь угрюмые снѣга?
Все живо тамъ: кудрявыхъ рощъ прохлада,
Въ тѣни оливъ уснувшія стада,
Вокругъ домовъ рѣшетки винограда,
Монастыри, селенья, города,
И моря шумъ, и говоръ водопада,
И средь валовъ бѣгущія суда.
и бедность не страшна. Что за мир, что за живое забвение! Какие слова изобразят то, что я чувствовал? Только прекрасные стихи могли бы сравняться и с природой этой, и с тихой жизнью здешних людей, и с тем ощущением восторженного покоя, которым я упивался сегодня, когда лошадь моя то осторожно спускалась с камня на камень по высохшему руслу ручья, то бежала с горы на горку по гладкой дороге. Какое счастливое сочетание диких картин с изящными следами просвещения! Здесь надо мной сосна поднялась из голого камня и на такой отвесной громаде, что смотреть на нее от подошвы трудно, а у подножья этого гигантского камня шоссе; а прямо с шоссе один шаг в поблекший на зиму цветник и на чистый двор готической дачи. Иные деревья в саду оброняли листья, а другие — лавр, кипарис и лавровишневый куст зелени — как летом. К ограде, по которой сам собою ползет плющ, привязаны две прекрасные оседланные лошади. Высокая девушка в легком платье гуляет с книгой между миртами. Еще шаг — и дача волшебно скрылась за куполом черной сланцовой скалы, округленной, как хребет скорченного зверя. Страшные глыбы серых камней в вековечной неподвижности как бы катятся с гор в море. Татарка на плоской крыше стелет ковер; из трубы дымок; красный перец висит у дверей… Мулы тонут в зелени… Нет, один Пушкин достоин был этой жизни…
Кто видел край, где роскошью природы
Оживлены дубравы и луга,
Где весело синеют, блещут воды,
Роскошные лаская берега;
Где на холмы, под ковровые своды
Не смеют лечь угрюмые снега?
Всё живо там: кудрявых рощ прохлада,
В тени олив уснувшие стада,
Вокруг домов решетки винограда,
Монастыри, селенья, города,
И моря шум, и говор водопада,
И средь валов бегущие суда.
