Стекла, стекла и стекла! А я и предложить этого не смѣю ни матери, ни дочери, хотя знаю, что это могло бы устроиться. Для Алеши это было бы неожиданное счастіе; онъ, когда онѣ еще жили въ Ялтѣ, встрѣтился мнѣ на дорогѣ и спросилъ: «Кто это такая славная барышня пріѣхала въ городъ? Красотка!»
Какъ? Дочь полковника и образованная дѣвица выйдетъ за вольноотпущеннаго садовника? Да поймите вы, если этотъ вольнооотпущенный образованъ нисколько не менѣе вашей дочери? (Лиза дѣлаетъ много орѳографическихъ ошибокъ и вообще знаетъ мало; мать учила другихъ, а ею заняться, при своихъ разъѣздахъ и хлопотахъ, не имѣла ни времени, ни умѣнья.) Она знаетъ по-итальянски и немного по-французски, а онъ по-татарски и по-нѣмецки немного. А будь онъ не садовникъ, отдай его отецъ въ гражданскую службу и стань онъ губернскій секретарь и вмѣсто синей блузы надѣнь форменный фракъ — былъ бы женихъ въ минуту крайности… Волосъ дыбомъ становится!
А мнѣ на милую и возможную идиллію было бы отраднѣе смотрѣть, чѣмъ на другихъ моихъ сосѣдей. Напримѣръ, херъ Зильхмиллеръ — управитель г. Ш—ва, румянится, носитъ то розовый, то голубой галстукъ; краситъ усы; женатъ на зубатой англичанкѣ; бьетъ дворовыхъ, читаетъ Дюма и Поля Феваля и мнѣ совѣтуетъ прочесть «Les crimes célèbres».
— Вы, говоритъ, увидите всю человѣческую черноту.
— Я, говорю, и безъ этого ее вижу.
Соберусь съ духомъ и попробую поговорить. Не знаю, съ кѣмъ бы прежде, съ дочерью или съ матерью? Я думаю, прежде съ Лизой. Что же онѣ мнѣ сдѣлаютъ за это? Ничего. Первыя слова только тяжелы, а потомъ я разовью свой взглядъ. Или не поговорить ли прежде съ Алешей? «Что, Алеша, если бы я далъ за этой дѣвицей двѣ тысячи, ты бы женился на ней?..» Посмотримъ, что будетъ!
Стекла, стекла и стекла! А я и предложить этого не смею ни матери, ни дочери, хотя знаю, что это могло бы устроиться. Для Алеши это было бы неожиданное счастье; он, когда они еще жили в Ялте, встретился мне на дороге и спросил: «Кто это такая славная барышня приехала в город? Красотка!»
Как? Дочь полковника и образованная девица выйдет за вольноотпущенного садовника? Да поймите вы, если этот вольнооотпущенный образован нисколько не менее вашей дочери? (Лиза делает много орфографических ошибок и вообще знает мало; мать учила других, а ею заняться, при своих разъездах и хлопотах, не имела ни времени, ни уменья.) Она знает по-итальянски и немного по-французски, а он по-татарски и по-немецки немного. А будь он не садовник, отдай его отец в гражданскую службу и стань он губернский секретарь и вместо синей блузы надень форменный фрак — был бы жених в минуту крайности… Волос дыбом становится!
А мне на милую и возможную идиллию было бы отраднее смотреть, чем на других моих соседей. Например, хер Зильхмиллер — управитель г. Ш—ва, румянится, носит то розовый, то голубой галстук; красит усы; женат на зубатой англичанке; бьет дворовых, читает Дюма и Поля Феваля и мне советует прочесть «Les crimes célèbres».
— Вы, говорит, увидите всю человеческую черноту.
— Я, говорю, и без этого ее вижу.
Соберусь с духом и попробую поговорить. Не знаю, с кем бы прежде, с дочерью или с матерью? Я думаю, прежде с Лизой. Что же они мне сделают за это? Ничего. Первые слова только тяжелы, а потом я разовью свой взгляд. Или не поговорить ли прежде с Алешей? «Что, Алеша, если бы я дал за этой девицей две тысячи, ты бы женился на ней?..» Посмотрим, что будет!
