Она небогата; русская; глаза у нея игривые, темные; щеки нѣжныя и румяныя; стройна; къ музыкѣ способна; умна. Въ комнатахъ у нихъ много цвѣтовъ; почти подъ окнами кипитъ море; чай она дѣлаетъ прекрасно, масло свѣжее; мебель скромная. Разъ кто-то игралъ на гармоніи, а солнце садилось за горами; она качалась, а я смотрѣлъ на нее — и думалъ… Я выходилъ отъ нихъ не разъ умиленнымъ и возвращался съ радостью. Такъ мирно и сладко у нихъ! Дочь шьетъ, мать шьетъ, отецъ вздыхаетъ; часы, и тѣ безъ звука идутъ и бьютъ глухо… Какая она хозяйка! Какъ шьетъ все сама! Какія дѣльныя книги читаетъ и какъ мила, кудрява, молода!.. Но у нихъ много родныхъ, и всѣ недалеко отсюда. Я пересталъ ѣздить. Да и старъ я и душою и на лицо; жаль губить дѣвушку; жаль соблазнять садомъ, кипарисами, мраморными ступеньками, коврами. И недостало бы у меня никогда жестокости оторвать ее отъ родныхъ и друзей, — такъ пусть хоть достанетъ твердости удалиться. Теперь я почти духъ; я не дворянинъ, о чинѣ своемъ никогда не слышу; едва ли изрѣдка слышу имя и отчество. А съ ней и съ родными вернулось бы все. Надо платить иногда тоской за свободу!
Вчера я получилъ письмо отъ Катерины Платоновны С…, моей двоюродной сестры, которая была замужемъ за итальянцемъ. Не знаю, какъ ее назвать, — странная женщина, или бѣдная, или счастливая женщина? Мужъ ея былъ красавецъ и буянъ; онъ прожилъ все ея имѣніе, былъ на нашей службѣ и убитъ три года тому назадъ на Кавказѣ; она осталась въ бѣдности съ пятнадцатилѣтней дочерью. Присутствіе ли этой дочери возбуждаетъ ея силы, или она рождена такъ, во всякомъ случаѣ, она строитъ такіе широкіе планы, которые бы многихъ испугали. Она знаетъ мой Ай-Бурунъ и предлагаетъ мнѣ предпринять вмѣстѣ дѣло: настроить домиковъ по саду и долинкамъ, завести водолечебное заведеніе, купальни морскія, гимнастику и открыть гигіеническій пансіонъ для слабыхъ дѣтей. Она будетъ ди-
Она небогата; русская; глаза у неё игривые, темные; щеки нежные и румяные; стройна; к музыке способна; умна. В комнатах у них много цветов; почти под окнами кипит море; чай она делает прекрасно, масло свежее; мебель скромная. Раз кто-то играл на гармонии, а солнце садилось за горами; она качалась, а я смотрел на нее — и думал… Я выходил от них не раз умиленным и возвращался с радостью. Так мирно и сладко у них! Дочь шьет, мать шьет, отец вздыхает; часы, и те без звука идут и бьют глухо… Какая она хозяйка! Как шьет всё сама! Какие дельные книги читает и как мила, кудрява, молода!.. Но у них много родных, и все недалеко отсюда. Я перестал ездить. Да и стар я и душою и на лицо; жаль губить девушку; жаль соблазнять садом, кипарисами, мраморными ступеньками, коврами. И не достало бы у меня никогда жестокости оторвать ее от родных и друзей, — так пусть хоть достанет твердости удалиться. Теперь я почти дух; я не дворянин, о чине своем никогда не слышу; едва ли изредка слышу имя и отчество. А с ней и с родными вернулось бы всё. Надо платить иногда тоской за свободу!
Вчера я получил письмо от Катерины Платоновны С…, моей двоюродной сестры, которая была замужем за итальянцем. Не знаю, как ее назвать, — странная женщина, или бедная, или счастливая женщина? Муж её был красавец и буян; он прожил всё её имение, был на нашей службе и убит три года тому назад на Кавказе; она осталась в бедности с пятнадцатилетней дочерью. Присутствие ли этой дочери возбуждает её силы, или она рождена так, во всяком случае, она строит такие широкие планы, которые бы многих испугали. Она знает мой Ай-Бурун и предлагает мне предпринять вместе дело: настроить домиков по саду и долинкам, завести водолечебное заведение, купальни морские, гимнастику и открыть гигиенический пансион для слабых детей. Она будет ди-
