Да и Сократъ былъ не такъ, какъ всѣ, и Авраама сосѣди вѣрно считали безумнымъ, когда онъ ушелъ отъ отца, чтобы развить единобожіе!
О, Боже! Боже! тебѣ, великій творецъ нашъ, угодно, чтобы было такъ! И если благодарность земного червя тебѣ слышна… о! какъ я благодарю тебя и за покой, и за скалы эти, и за виноградъ мой, и за мою смоковницу!
Тамъ же! Тамъ же! Какое счастіе! Я потерялъ счетъ однообразнымъ днямъ. И если бы мнѣ не сказали вчера, что сегодня 15-е іюля, я бы забылъ, что это мои именины. Было время, когда я не былъ одинъ! Было время горя и радостей! Все уснуло! Люди въ гробахъ на разныхъ концахъ Россіи; надъ забытой могилой не служатъ и не плачутъ родные. Гдѣ у насъ молиться! всѣ бѣгутъ въ разныя стороны, и не отыщешь родной гробницы! Велю себя здѣсь похоронить, надъ мысомъ передъ дубовой рощей, и чтобы огромный каменный крестъ простиралъ объятія къ морю и кораблямъ, которые медленно бѣгутъ вдали. Зачѣмъ? Зачѣмъ? Кто придетъ на эту красивую могилу? Къ дерновому валику надъ тѣломъ бѣдной тетки въ глухомъ русскомъ селѣ все, быть можетъ, прокрадется молодая племянница или добрый племянникъ-офицеръ велитъ отслужить панихиду и скажетъ: «Бѣдная тетушка! помню, какъ ты пѣвала надо мной по зимнимъ вечерамъ: «котикъ бѣленькій, хвостикъ сѣренькій, приди Волю покачать». Ахъ! голубушка ты моя родная!» и зальется святыми слезами, забывъ и карты, и буйство, и чины, и любовницъ! И прибредетъ гордый грошовымъ знаніемъ студентъ, и тотъ зарыдаетъ, когда русскій попъ скажетъ: «упокой Господи душу…» А надъ моей красивой, не русской могилой кто прольетъ хоть одну слезу? Татары? Они добрые сосѣди они честны; они всегда были свободны и не только къ своимъ дворянамъ, они и ко мнѣ подходятъ съ довѣрчивой улыбкой. Но что же я могу имъ сдѣлать? Чѣмъ могу
Да и Сократ был не так, как все, и Авраама соседи верно считали безумным, когда он ушел от отца, чтобы развить единобожие!
О, Боже! Боже! тебе, великий творец наш, угодно, чтобы было так! И если благодарность земного червя тебе слышна… о! как я благодарю тебя и за покой, и за скалы эти, и за виноград мой, и за мою смоковницу!
Там же! Там же! Какое счастье! Я потерял счет однообразным дням. И если бы мне не сказали вчера, что сегодня 15-е июля, я бы забыл, что это мои именины. Было время, когда я не был один! Было время горя и радостей! Всё уснуло! Люди в гробах на разных концах России; над забытой могилой не служат и не плачут родные. Где у нас молиться! все бегут в разные стороны, и не отыщешь родной гробницы! Велю себя здесь похоронить, над мысом перед дубовой рощей, и чтобы огромный каменный крест простирал объятия к морю и кораблям, которые медленно бегут вдали. Зачем? Зачем? Кто придет на эту красивую могилу? К дерновому валику над телом бедной тетки в глухом русском селе всё, быть может, прокрадется молодая племянница или добрый племянник-офицер велит отслужить панихиду и скажет: «Бедная тетушка! помню, как ты певала надо мной по зимним вечерам: «котик беленький, хвостик серенький, приди Волю покачать». Ах! голубушка ты моя родная!» и зальется святыми слезами, забыв и карты, и буйство, и чины, и любовниц! И прибредет гордый грошовым знанием студент, и тот зарыдает, когда русский поп скажет: «упокой Господи душу…» А над моей красивой, не русской могилой кто прольет хоть одну слезу? Татары? Они добрые соседи они честны; они всегда были свободны и не только к своим дворянам, они и ко мне подходят с доверчивой улыбкой. Но что же я могу им сделать? Чем могу
