молодъ!» Это я понимаю. Иначе о чемъ заботиться? Не лучше ли слѣдить за медленнымъ бѣгомъ кораблей отсюда и думать: «вездѣ люди! вездѣ они борятся и спѣшатъ. А я не борюсь и не спѣшу! Вамъ на палубѣ жарко, а въ каютѣ душно, а мнѣ прохладно и подъ этой Pavlovia Imperialis, которая цвѣтетъ такъ пышно и въ кабинетѣ моемъ съ разноцвѣтными окнами!» Гораздо лучше.
Да, кстати о стеклахъ. Я люблю иногда по очереди глядѣть то въ желтое, то въ синее, то въ красное стекло, то въ обыкновенное бѣлое, изъ моихъ оконъ въ садъ. И вотъ что мнѣ приходитъ въ голову: отчего же именно бѣлое представляетъ все въ настоящемъ видѣ? Въ желтомъ стеклѣ все веселѣе, какъ небывалымъ солнцемъ облита и озолочена зелень сада; веселье доходитъ до боли, до крика! Въ красное — все зловѣще и блистательно, какъ зарево большого пожара, какъ первое дѣйствіе всемірнаго конца. Не знаю, въ которое изъ двухъ, въ синее или въ лиловое, — все ужаснѣе и мертвѣе: садъ, море и скалы; все угасло и оцѣпенѣло… Такъ ли мы видимъ все? И почему мы думаемъ, что мы именно правы? что деревья зелены, заря красна, скала черна? Никѣмъ невиданный эѳиръ волнуется въ безпредѣльности; его размѣренныя волны ударяютъ въ нервъ глаза… Но что такое нервъ? Проводникъ электричества до ячейки? Но что такое электричество? Но что такое ячейка? И кто поклянется, что стѣнки ея, не шутя, уже безъ ткани и что въ нѣдрахъ ея не кипитъ бездонная пропасть жизни? И тѣмъ болѣе, почему мы думаемъ о нравственныхъ предметахъ съ такой самоувѣренностью? Почему человѣкъ долженъ жить въ обществѣ? Почему здравый смыслъ въ этомъ дѣлѣ здравъ, а не повальная ошибка? Вѣдь мы смотримъ на средніе вѣка какъ на безуміе вѣры, а XXI вѣкъ не взглянетъ ли на нашъ какъ на безуміе положительности, здраваго смысла и пользолюбія? Былъ же одинъ человѣкъ (Дальтонъ, кажется), который не видалъ никогда никакихъ красокъ и весь ландшафтъ вселенной былъ для него непокрашенной гравюрой. Почему же онъ неправъ? Потому что не такъ, какъ всѣ?
молод!» Это я понимаю. Иначе о чём заботиться? Не лучше ли следить за медленным бегом кораблей отсюда и думать: «везде люди! везде они борятся и спешат. А я не борюсь и не спешу! Вам на палубе жарко, а в каюте душно, а мне прохладно и под этой Pavlovia Imperialis, которая цветет так пышно и в кабинете моем с разноцветными окнами!» Гораздо лучше.
Да, кстати о стеклах. Я люблю иногда по очереди глядеть то в желтое, то в синее, то в красное стекло, то в обыкновенное белое, из моих окон в сад. И вот что мне приходит в голову: отчего же именно белое представляет всё в настоящем виде? В желтом стекле всё веселее, как небывалым солнцем облита и озолочена зелень сада; веселье доходит до боли, до крика! В красное — всё зловеще и блистательно, как зарево большого пожара, как первое действие всемирного конца. Не знаю, в которое из двух, в синее или в лиловое, — всё ужаснее и мертвее: сад, море и скалы; всё угасло и оцепенело… Так ли мы видим всё? И почему мы думаем, что мы именно правы? что деревья зелены, заря красна, скала черна? Никем невиданный эфир волнуется в беспредельности; его размеренные волны ударяют в нерв глаза… Но что такое нерв? Проводник электричества до ячейки? Но что такое электричество? Но что такое ячейка? И кто поклянется, что стенки её, не шутя, уже без ткани и что в недрах её не кипит бездонная пропасть жизни? И тем более, почему мы думаем о нравственных предметах с такой самоуверенностью? Почему человек должен жить в обществе? Почему здравый смысл в этом деле здрав, а не повальная ошибка? Ведь мы смотрим на средние века как на безумие веры, а XXI век не взглянет ли на наш как на безумие положительности, здравого смысла и пользолюбия? Был же один человек (Дальтон, кажется), который не видал никогда никаких красок и весь ландшафт вселенной был для него непокрашенной гравюрой. Почему же он неправ? Потому что не так, как все?
