ціи звуковъ (напр. ж вм. з), отчасти же и для совершенно различныхъ (напр. с вм. к, ц вм. л); наконецъ, въ письмѣ больнаго можно усмотрѣть и написанія по аналогіи, напр. конечное нъ въ словѣ „съ кладью“ очевидно вызвано окончаніемъ предшествующаго слова „Семенъ“. Ошибки при диктовкѣ, подобно чтенію, не имѣли постояннаго свойства, т. е. больной при повтореніи того же текста въ однихъ и тѣхъ же словахъ ошибался различно, но самые типы ошибокъ оказывались постоянными; число ошибокъ по мѣрѣ утомленія возрастало и онѣ становились болѣе грубыми, особенно если диктуемое слово не расчленялось на слоги и звуки, такъ что при писаніи его больной былъ предоставленъ самому себѣ.
Обращаясь къ списыванію, замѣтимъ, что этотъ процессъ можетъ совершаться безъ участія понятій и звукоартикуляціонныхъ центровъ, переходя непосредственно отъ воспринимаемыхъ зрительныхъ образовъ на моторно-графическую дѣятельность. Именно такимъ образомъ производилось списыванье и нашимъ больнымъ, который могъ списать безукоризненно, но буква за буквой, при чемъ для каждой буквы онъ особо взглядывалъ на печатный текстъ. Очевидно, что зрительно-двигательный путь для копированія буквъ какъ хорошо знакомыхъ и привычныхъ рисунковъ (безъ сознанія ихъ звуковаго значенія) былъ цѣлъ; срв. выше (стр. 171) правильное воспроизведеніе больнымъ произношенія любаго сказаннаго ему слова.
Заканчивая характеристику рѣчевыхъ разстройствъ у нашего больнаго, мы не можемъ обойти молчаніемъ и вопроса о состояніи его мышленія. Уже à priori можно предположить, что послѣднее было затруднено, такъ какъ орудіе мышленія, т. е. рѣчь, пострадала отъ болѣзни. И дѣйствительно, самъ больной не разъ высказывалъ сѣтованіе на затрудненность своего мышленія: „Все какъ-то голова — ничего не варится“, говорилъ онъ. Самое затрудненіе, по объясненію больнаго, проистекало отъ шума въ головѣ и особенно въ лѣвомъ ухѣ:
