нимъ контрастнаго. Все это указываетъ на то, что въ нашемъ умѣ помимо грамматическихъ категорій существуютъ разнообразныя реально-смысловыя категоріи, въ которая группируются отдѣльныя представленія въ силу нѣкоторыхъ сходныхъ или же контрастныхъ чертъ. Необходимо предположить, что передъ высказываніемъ фразы мы имѣемъ въ умѣ общее семазіологическое представленіе, въ которомъ при извѣстныхъ условіяхъ не всѣ части одинаково отчетливо выступаютъ, но нѣкоторыя имѣютъ только приблизительный характеръ, намѣчающій лишь ту смысловую группу, къ которой должно относиться данное частное представленіе. При торопливости, разсѣянности, головной боли и т. п. можетъ случиться то, что выборъ надлежащего выраженія не будетъ сдѣланъ, а потому скажется какое-либо другое слово, но изъ этой же смысловой категоріи, или столь же употребительное, или еще болѣе привычное для говорящаго.
Иногда ошибочная подстановка слова происходитъ вслѣдствіе того, что при высказываніи одной фразы въ умѣ проходитъ уже другая мысль, при чемъ какой-нибудь предметъ ея (принадлежащій къ одной семазіологической категоріи съ тѣмъ словомъ, которое должно было произнестись, или же быть можетъ и не имѣющій къ ней отношенія) называется вмѣсто требуемаго слова; срв. вм. „говядина съ яйцами“ сказалось „говядина съ молокомъ“, потому что мысль высказывающаго къ концу фразы уже была занята представленіемъ о молокѣ. Такого рода случаи невольнаго выраженія словомъ представленій, не подлежавшихъ высказывание, приводятъ къ тому выводу, что наши мысли настолько тѣсно связаны съ рѣчевой стороной, что разъ только зародилась въ нашемъ умѣ новая мысль и если при этомъ, такъ сказать, шлюзы нашей рѣчи уже открыты, то и данная мысль стремится вылиться въ словахъ, а это доказываетъ, что наши семазіологическія идеи содержатъ въ себѣ динамическо-волевой моментъ, состоящій въ тенденціи къ обнаруженію ихъ въ словѣ, въ чемъ
