мѣры, когда творческое значеніе судебной практики въ дѣлѣ образованія юридическихъ нормъ пользовалось открытымъ, оффиціальнымъ признаніемъ. Достаточно вспомнить эдиктальную дѣятельность римскихъ преторовъ, основанную на формально признанномъ за ними jus edicendi.
Въ настоящее время мы подобнаго прямаго признанія творческаго значенія судебной практики не встрѣчаемъ. Но изъ этого не слѣдуетъ, чтобы суды на самомъ дѣлѣ не то чтобы ограничивались, а могли бы ограничиваться примѣненіемъ дѣйствующихъ нормъ.
Во всякомъ законодательствѣ встрѣчаются неполнота, противорѣчія, неясныя постановленія. Для ихъ устраненія, по вѣрному замѣчанію проф. Коркунова, представляются обыкновенно нѣсколько путей и выборъ между этими различными, но одинаково возможными путями, дѣлаемый судебной практикой, можетъ (прибавимъ мы съ своей стороны) привести къ установленію новыхъ нормъ, разъ данное толкованіе начинаете считаться обязательнымъ не въ силу внутренняго убѣжденія суда въ правильности ею, а въ силу либо того, что оно освящено прежней практикой, либо того, что оно исходить отъ высшаго суда, покоится на его авторитетѣ. Тутъ и прямое запрещеніе закона мало помогаетъ: оно приводить лишь къ тому, что вмѣсто открытаго признанія силы судебныхъ прецедентовъ и авторитета высшаго суда устанавливается молчаливое признаніе сложившихся такимъ путемъ нормъ.
Лучшимъ подтвержденіемъ сказаннаго служить положеніе дѣла у насъ. Формально нашъ законъ не признаетъ обязательнаго значенія за нормами, вырабатываемыми судебной практикой. Напротивъ, законъ, обязывая суды не уклоняться отъ толкованія закона даже въ перечисляемыхъ въ ст. 10 Уст. гражд. суд. и ст. 13 Уст. угол. суд. случаяхъ, исходитъ изъ предположенія, что суды въ каждомъ данномъ случаѣ будутъ толковать законъ исключительно по внутреннему убѣжденію, не стѣсняясь судебными прецедентами и авторитетомъ высшихъ инстанцій и въ особенности Кассаціонныхъ Департаментовъ Правительствующаго Сената, если только разъясненіе Сената
