молиться, глядя на свѣчи, и потомъ у печки пить чай съ баранками… Вы, тетя, этого не понимаете, потому что вы нѣмка, но вы поймете, что для меня это нужно. Вы будете часто со мной разговаривать. Мы будемъ вмѣстѣ гулять, я буду очень послушною, но, тетя, говорите со мною о Богѣ, о Берлинѣ, о встрѣчныхъ цвѣтахъ, о вчерашнемъ обѣдѣ, но, прошу васъ, не говорите о покойной мамѣ. Такъ мнѣ будетъ легче… И потомъ, тетя, мнѣ еще хотѣлось бы полюбить кого-нибудь, чтобы онъ былъ кротокъ, тихъ, почти какъ подруга, и очень влюбленъ въ меня… Вы простите, что я такъ болтаю, это отъ усталости.
Елена Артуровна улыбнулась, снова поцѣловала Катеньку въ лобъ и перекрестила ее, несмотря на то, что была нѣмкой.
— Милое дитя! — шептала она. — И буду всегда съ тобою, буду говорить тебѣ о Богѣ и о цвѣтахъ… А завтра къ тебѣ придетъ Яковъ Вейсъ.
— Ахъ, Яковъ Вейсъ… Ну что-жъ, пускай приходитъ, — сказала Катенька, склоняясь на грудь госпожи Ламберъ и закрывая глаза.
Эти дни Екатерина Павловна переживала, такъ сказать, медовый мѣсяцъ новаго своего положенія. Ей было сладко чувствовать себя слабой, покорной, лишенной собственной воли и живущей такъ, будто чья-то ласковая рука ведетъ ее, а сама она, Катенька, ничего не знаетъ, ничего не видитъ, какъ малый ребенокъ. Иногда ей было удивительно, какъ она можетъ находить пріятность въ положеніи, которое, казалось, противорѣчило всему ея характеру, но она не могла отрицать, чти пріятность эта была. И такъ жила она,
молиться, глядя на свечи, и потом у печки пить чай с баранками… Вы, тетя, этого не понимаете, потому что вы немка, но вы поймете, что для меня это нужно. Вы будете часто со мной разговаривать. Мы будем вместе гулять, я буду очень послушною, но, тетя, говорите со мною о Боге, о Берлине, о встречных цветах, о вчерашнем обеде, но, прошу вас, не говорите о покойной маме. Так мне будет легче… И потом, тетя, мне еще хотелось бы полюбить кого-нибудь, чтобы он был кроток, тих, почти как подруга, и очень влюблен в меня… Вы простите, что я так болтаю, это от усталости.
Елена Артуровна улыбнулась, снова поцеловала Катеньку в лоб и перекрестила ее, несмотря на то, что была немкой.
— Милое дитя! — шептала она. — И буду всегда с тобою, буду говорить тебе о Боге и о цветах… А завтра к тебе придет Яков Вейс.
— Ах, Яков Вейс… Ну что ж, пускай приходит, — сказала Катенька, склоняясь на грудь госпожи Ламбер и закрывая глаза.
Эти дни Екатерина Павловна переживала, так сказать, медовый месяц нового своего положения. Ей было сладко чувствовать себя слабой, покорной, лишенной собственной воли и живущей так, будто чья-то ласковая рука ведет ее, а сама она, Катенька, ничего не знает, ничего не видит, как малый ребенок. Иногда ей было удивительно, как она может находить приятность в положении, которое, казалось, противоречило всему её характеру, но она не могла отрицать, чти приятность эта была. И так жила она,
