то новой, болѣе значительной борьбы. Ѣхать въ Смоленскъ, гдѣ у нихъ были какіе то дальніе родственники, пришло Катеньки въ голову сразу, безъ всякаго обдумыванія и безъ всякой опредѣленной цѣли. Ей просто хотѣлось на время покинуть домашнюю обстановку, которая тяготила ее все болѣе и болѣе. Она не знала, какъ сказать объ этомъ отцу, съ которымъ видѣлась теперь очень рѣдко и ужъ давно не говорила по душѣ.
Когда она вошла въ комнату отца, она услышала тихій голосъ Софьи Артуровны, которая читала но-англійски вслухъ „Крошку Дорритъ“. Павелъ Ильичъ былъ еле замѣтенъ въ полумракѣ.
— Почему они всегда читаютъ Диккенса? — мелькнуло въ головѣ у Катеньки, и, извинившись за помѣху, она промолвила безъ всякаго вступленія:
— Пана, отпусти меня съ Сережей въ Смоленскъ!
— Съ Сережей въ Смоленскъ? А развѣ Сережа ѣдетъ въ Смоленскъ? Впрочемъ, онъ всегда куда-нибудь ѣдетъ. Но отчего тебѣ пришло въ голову ему сопутствовать?
— Мнѣ очень хочется проѣхаться. А съ тобой, отецъ, я такъ рѣдко вижусь послѣднее время, что мое недолгое отсутствіе тебѣ совсѣмъ не будетъ замѣтно.
— Ты какъ будто хочешь сказать, Катя, что прежде ты видѣлась съ отцомъ чаще? Можетъ быть, ты обвиняешь въ этомъ меня и сестру Нелли? — сказала Софья Артуровна.
— Я никого не обвиняю… Я знаю только, что прежде мнѣ никогда не бывало скучно, теперь же я чувствую себя такъ, что еще нѣсколько дней, и я не знаю, что со мной будетъ…
Катенька говорила спокойно и уныло, и въ ея голосѣ, въ опущенныхъ рукахъ, равнодушномъ лицѣ была такая усталость, что Павлу Ильичу стало невыразимо
то новой, более значительной борьбы. Ехать в Смоленск, где у них были какие то дальние родственники, пришло Катеньки в голову сразу, без всякого обдумывания и без всякой определенной цели. Ей просто хотелось на время покинуть домашнюю обстановку, которая тяготила ее всё более и более. Она не знала, как сказать об этом отцу, с которым виделась теперь очень редко и уж давно не говорила по душе.
Когда она вошла в комнату отца, она услышала тихий голос Софьи Артуровны, которая читала но-английски вслух „Крошку Доррит“. Павел Ильич был еле заметен в полумраке.
— Почему они всегда читают Диккенса? — мелькнуло в голове у Катеньки, и, извинившись за помеху, она промолвила без всякого вступления:
— Пана, отпусти меня с Сережей в Смоленск!
— С Сережей в Смоленск? А разве Сережа едет в Смоленск? Впрочем, он всегда куда-нибудь едет. Но отчего тебе пришло в голову ему сопутствовать?
— Мне очень хочется проехаться. А с тобой, отец, я так редко вижусь последнее время, что мое недолгое отсутствие тебе совсем не будет заметно.
— Ты как будто хочешь сказать, Катя, что прежде ты виделась с отцом чаще? Может быть, ты обвиняешь в этом меня и сестру Нелли? — сказала Софья Артуровна.
— Я никого не обвиняю… Я знаю только, что прежде мне никогда не бывало скучно, теперь же я чувствую себя так, что еще несколько дней, и я не знаю, что со мной будет…
Катенька говорила спокойно и уныло, и в её голосе, в опущенных руках, равнодушном лице была такая усталость, что Павлу Ильичу стало невыразимо
